Увидев, что распорядитель подошел к председателю с поручением, прокурор встал и отошел в сторону, уже у двери услышав, что председатель прерывает слушание дела на четверть часа. Встал размяться и присяжный поверенный.
Когда суд удалился, в зале поднялся невообразимый шум.
Никто не мог понять, почему Маржка вдруг разразилась истерикой, в конце концов, по уверению многих, она присутствовала в зале с самого начала заседания.
Правда, стоявшие рядом с ней видели, как к этой поначалу не слишком приметной девице, все клевавшей носом, подошел какой-то мужчина, «не то отец, не то дядя», хотя вряд ли, уж очень он был «прилично одет».
Он было схватил ее за руку, но она заверещала так, словно ей нож к горлу приставили. И незнакомец тут же как сквозь землю провалился.
Кое-кто из подозрительных завсегдатаев уверял, что он служит в полиции; один тощий мужичонка, который все прижимал к груди руку, придерживая, как выяснилось, почти оторванный верхний карман своего «элегантного» пальто, припомнил даже, как его зовут. По его словам, это был тайный осведомитель Орштайн.
Другой тип с физиономией, не менее интересной для Ломброзо \ знал Орштайна лучше — он процедил соседу сквозь зубы, что тот «брал» его дважды: «На святого Яна у святого Витта, а где второй раз, лучше промолчу...»
— Да, он это был, Орштайн! — подтвердил тощий с оторванным карманом.
Исчезнувший незнакомец был не кто иной, как Маржкин хозяин. Замешкайся она сегодня утром под Летной — не уйти бы ей от него. Пришлось ему довольствоваться рецидивистом, тем самым, что просидел с Маржкой в туннеле, даже не зная об этом. Сговорились быстро: хозяин пообещал не доносить на него в полицию, а за это выведал, что девчонка только что уехала на трамвае. Маржкин преследователь дважды объехал Прагу, трижды теряя след, пока, наконец, не получил точные сведения от полицейского, видевшего, как Маржка покупала булки.
Ломброзо Чезаре (1835—1909) — итальянский психиатр и криминалист, родоначальник антропометрического метода, объясняющего причины преступности биологическими особенностями личности.
Установить номер трамвая и название остановки, на которой она сошла, не составляло труда. Но на Карловой площади след обрывался. Четырежды хозяин возвращался сюда ни с чем. И, наконец, профессиональный нюх привел его в суд, было это уже под вечер, когда, казалось бы, надежды найти беглянку уже не было.
Ох, и ругал же он себя за свое нетерпение! Не вцепись он по привычке в Маржку так сразу, недолго думая,— вел бы ее сейчас назад как миленькую! А то ведь заорала так, что ему самому пришлось убраться восвояси...
Он так и не понял, какое Маржка имеет отношение к процессу, улизнув раньше, чем она успела его разоблачить (ибо трепетал перед полицейским начальством, не терпевшим, чтобы его агенты ввязывались в громкие скандалы), и, найдя в зале укромное место подальше от Маржки, стал наблюдать, чем кончится дело.
Прошло пятнадцать минут перерыва, на исходе были следующие пятнадцать. Волнение в зале улеглось, публика шумела лишь от нетерпения.
Тем временем прокурор с присяжным поверенным веселились; все началось с того, что они завели в перерыве любезнейшую беседу, внезапно прервавшуюся раскатистым смехом доктора Рыбы, перекрывшим все шумы в зале. Дело в том, что прокурор, которому язвительности было не занимать, допекал адвоката: дескать, что же это он в своей речи не вспомнил о сорока золотых подсудимого — ведь тогда можно было бы приписать суду не просто убийство, а убийство с целью грабежа, и речь его приобрела бы особый блеск. Сложенные на животе руки доктора Рыбы так и подпрыгивали от хохота, он комично благодарил противника за идею, которой «не преминет воспользоваться в следующий раз...».
Дверь распахнулась — вошли судьи.
Воцарилась тишина, лишь доктор Рыба хохотнул еще пару раз.
Председатель возобновил слушание дела сообщением о том, что появилась новая свидетельница, которую, он считает, необходимо допросить сейчас же. И да простит его пан присяжный поверенный, но слушание дела продолжается.
Доктор Рыба растерянно высказал свой протест, в тщетности которого, впрочем, не сомневался.
Ввели свидетельницу.
Комкая в руках платочек, перевитый четками, потупившаяся Маржка робко, шажок за шажком, подошла к столу. По разводам на платке Барышни Клары было понятно, что Маржку за кулисами судебного театра умывали и утирали; бросались в глаза ее смертельная бледность и скованность, неестественность движений.
В полной тишине она отвечала на вопросы, касающиеся ее лично, едва шевеля губами — казалось, жужжание мухи и то заглушит ее.
— Итак, официантка в доме терпимости,— продиктовал председатель секретарю.
Публика зашикала, газетчики навострили перья.
Вопреки протесту присяжного поверенного свидетельница была приведена к присяге. Не слушаясь подсказки, Маржка вместо традиционной клятвы забубнила сквозь слезы:
— Я, бедная грешница, исповедуюсь Богу всемогущему...
Доктор Рыба немедленно потребовал занести ее слова в протокол как доказательство особого душевного состояния свидетельницы.
— Расскажите нам все по порядку, как на исповеди, только говорите громче, все-таки мы не в церкви,— проговорил председатель, стараясь быть помягче.— Вы с подсудимым знакомы довольно коротко. Где же вы познакомились?
И Маржка начала свой рассказ, если можно назвать его таковым, ибо председателю приходилось вытягивать из нее каждое слово, к тому же обильно смоченное слезами.
Как ни странно, эта сцена, пожалуй, самая забавная из всех разыгравшихся сегодня в зале, положила конец разгулу публики, еще минуту назад глумившейся над Маржкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58