— Развелось мироедов. Раньше господа на шее сидели, так теперь свой брат туда забраться норовит. Совсем совесть потеряли!
Солдат прошествовал дальше.
Орловский забрал свое сало, сунул его в мешок и тоже двинулся прочь. На душе было погано, как все последние дни, но это состояние стало уже привычным.
Он отошел к какому-то дереву, сбросил с себя поклажу, присел прямо на торбу и достал из кармана кисет. Махорка была не очень, однако все ж таки курево, и Орловский жадно затянулся порцией вонючего дыма.
— Слышь, браток, дай курнуть! — Еще один солдат, степенный бородач средних лет, появился рядом и стал в нерешительности.
Орловский молча протянул кисет. Солдат сразу поставил рядом свой вещмешок, сел прямо на землю и стал сворачивать самокрутку.
— Как зовут-то?
— Егором, — нарочито упростил свое имя Орловский. Разговаривать не хотелось, но и куда-то уходить — тоже.
— А меня — Прохором, — представился в ответ солдат. — Откель будешь?
— Можно сказать, что с Подмосковья. Хотя куда меня только не бросало!
— А я — Самарской губернии, — поведал бородач— Вот, на родину пробираюсь. Ты тоже?
— Куда ж еще? Там у меня семья. Жена, сын, — ответил Орловский и тяжело вздохнул. — Без мужика им не прожить.
— Да, без мужика трудно, — согласился бородач. — Сам-то, чай, из рабочих?
— Был когда-то, — покривил душой Георгий.
Не объяснять же правду этому бородачу, тем более что правды этой он не захочет ни понять, ни принять!
— Тады вообще не сахар! Землица-то завсегда прокормит, а вот вам в городах будет плохо, — вздохнул Прохор.
От него исходило впечатление основательности, надежности, как от той земли, на которой он рос и которую обрабатывал. Сколько их, крепких мужиков, готовых терпеливо переносить лишения, прошло перед Орловским за долгую службу! А потом за несколько дней те же самые мужики, казавшиеся идеальными солдатами, вдруг посходили с ума и немало способствовали установившимся Содому с Гоморрою…
Именно способствовали. Орловский заставлял себя ни на минуту не забывать, что устроили это все-таки не они.
— Ничего, мы как-нибудь, — как некое заклинание произнес Орловский, хотя и сам не очень верил в то, что говорил.
— Бог не без милости, — с каратаевскими интонациями поддержал Прохор.
И совсем не в тон словам где-то недалеко прозвучал громкий выстрел из трехлинейки и почти сразу — второй.
— Опять балуют, — неодобрительно покачал головой Прохор и поднялся со своего места. — Пошли посмотрим.
— Пошли, — согласился Орловский.
Навстречу им по толпе пробежал шорох: «Охвицера поймали, паскуду! Шлепнули гада!»
Орловский сразу утратил весь интерес. Да и было его совсем немного. Прохор тоже остановился и в сердцах сплюнул. То ли не озверел окончательно, то ли просто надоело бесконечное продолжение одного и того же.
А тут как раз на площадь, позвякивая бубенцами, под разухабистую музыку гармошек, выскочила кавалькада разряженных троек. Все они были забиты разношерстной публикой, и серая шинель нараспашку соседствовала рядом с дорогим пальто, рядом красовались самые разнообразные женские наряды.
— Гуляй, граждане! Свобода! — выкрикнул с головной тройки господин в приличном, но уже порядком перепачканном костюме. В подтверждение своих слов он взмахнул над головой наполовину опустошенным штофом, вот только делиться выпивкой ни с кем ни стал.
— Эй, браток! Налей чуток! — прокомментировал голос из толпы и был сразу покрыт громовым хохотом.
Господин весело осклабился в ответ, но вскочивший сосед, для чего-то перевязанный поверх костюма пулеметной лентой, молча посмотрел на толпу так, словно она вся состояла из его личных врагов.
— Добра навалом, лишь взять не стыдись! — прокричал первый господин и снова взмахнул бутылью. — Довольно мы гнили в окопах на потеху мирового капитала! Пусть теперь капиталисты поделятся тем, что когда-то отняли у нас!
— Что-то не похож он на окопника, — не выдержав, тихо произнес Орловский. — Да и на труженика не очень.
— Это точно, — подтвердил Прохор. — Не то бандит, не то политический.
Орловский не видел между этими понятиями особой разницы, благо сам по молодости примыкал к молодежным кружкам и об их уровне нравственности знал не понаслышке. Прожитая жизнь заставила изменить многие из прежних взглядов, поменять прежние приоритеты, по-новому взглянуть на теоретиков, жаждущих подогнать мир под свои надуманные теории.
— Граждане! — вновь закричал господин. — Кто не цепляется за юбку собственной бабы, кто хочет истинной свободы, вступайте в мою коммуну! Устроим рай во всем уезде! Водку и баб обещаю!
Он стиснул пышную грудь восседавшей в том же тарантасе раскрашенной девицы, и та взвизгнула с притворным возмущением.
— Прочитай свои стихи, Санька!
Худосочный, явно нетрезвый юноша с длинными давно немытыми волосами поднялся рядом с говорившим и патетически завопил:
Кто не хочет киснуть с бабой,
Поступайте в наш отряд!
Коль ты смелый и неслабый,
Атаман наш будет рад!
— Слыхали? — Господин вновь показал в улыбке желтоватые зубы и с чувством поцеловал поэта. — Молодец!
— В банду набирает! — брезгливо сплюнул Прохор, а Орловский с едва заметной иронией поправил:
— Не в банду, а в коммунию.
— Один хрен!
Надо сказать, что особого желания вступать в коммуну, или, по мнению некоторых, в банду, толпа не изъявила. Не в силу каких-то моральных устоев, а просто потому, что наиболее буйные уже организовали свои коммуны и шлялись сейчас вдоль дорог, а здесь оказались люди большей частью семейные, не видевшие своих близких давно и потому спешившие по домам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16