Иногда берет со стены доску и режет на ней листовой табак. Вот и почти вся его работа.
А молодой хозяин, как только выпадет свободное время, корчует вместе с Либле пни. Время от времени из Рая приходят «страшные» письма, в которых угрожают прекратить с ним всякое знакомство, если он сегодня же не покажется па горизонте. Таких писем у него уже собралось в записной книжке немало. Иногда в обеденный перерыв он вытаскивает их из кармана, раскладывает на столе в своей комнатушке и загадочно усмехается.
— Чудачка! Только мне и дела, что бегать в Рая.
Однажды молодой хозяин — так теперь в Заболотье называют Йоозепа — трудится вместе с Либле на лесной вырубке. Звонарь закуривает от костра цигарку и хитро подмигивает Тоотсу. Молодой хозяин это прекрасно видит, но продолжает, тяжело отдуваясь, работать. Через некоторое время повторяется та же история.
— Что это значит? — спрашивает наконец управляющий.
— Ну, — отвечает Либле, — кое-что да значит. А молодой хозяин сам все скромничает да помалкивает, будто ничего и не случилось.
— А что ж такое случилось?
— Н-да… время бежит, а счастье не минует.
— Ладно, не минует, ну и что?..
— Новостей в Паунвере — хоть отбавляй, по всей деревне звон идет, а сам-то молодой хозяин как в рот воды набрал.
— Это почему? — спрашивает улыбаясь Тоотс.
— Откуда я знаю, почему. Может, загордился. Не верится, правда, чтобы господин Тоотс чваниться стал, но… поди знай! Да-аа… Ну что ж, дело-то обернулось так, как ему и следовало. Разве я… Разве зря я столько раз говорил…
— Очень интересно, — с невинным видом произносит Тоотс, — что это за новость такая? Вечно у тебя такой разговор — вокруг да около, не поймешь, что ты, собственно, хочешь сказать.
— Да чего там понимать, — посмеивается Либле. — Дело простое, ясное. Вот женка моя никогда не верит тому, что я говорю. Сама болтает всякое, мелет что попало, а как я чего-нибудь такое же скажу — так только и слышишь: вранье! Сегодня утром схватился было за хворостину — терпенье лопнуло, дай, думаю, всыплю ей разок, А она сразу на попятный: «Все может быть, и чего тебе из-за этого драться».
— Смешно!
— Ничего смешного тут нету. Есть другие дела, и впрямь смешные. Вот хоть насчет барышни Эркья или Эрнья, той, что здесь на нашем поле зонтик свой сломала…
— Ас ней что?
— Никак ее из Паунвере не вытащить, сам папаша за ней из России приехал. Сперва было ей все скучно да скучно, а как с тыукреским Имеликом подружилась, так скучать и забыла. Черт его знает, вон какая силища у этой самой любви!
— Ну хорошо, а далеко ли это дело двинулось?
— Далеко! Все в том же самом Паунвере. Девушка уперлась — и ни в какую, об отъезде в Россию больше и слышать не хочет. Пускай, мол, старик берет с собой Имелика — тогда и она поедет.
— Гм… Это и в самом деле смешно.
— Ну, а старик-то, старый господин Эрнья, пошел, говорят, один раз в Тыукре. «Оставь, — говорит, — девчонку в покое!» А Имелик ему: «Не оставлю! Выдавай дочь за меня!»
— Ну, ну?
— Да ничего. Долго они будто бы меж собой толковали, да я же при том не был, не знаю. А дома — это кистерова кухарка рассказывала, — так вот, дома как обхватила барышня папашу за шею, и плачет, и просит, и ластится к нему! Даже кухарку за дверью слеза прошибла: и чего. Думает, старик этот так ее мучает! Барышня ведь хорошая такая: то на чай даст, то другим чем одарит кухарку, все готова отдать, что есть за душой. Ну, тут кухарка одним духом — к кистерше: «Подите хоть вы помогите барышне, пусть бы исполнилось ее, бедненькой, желание. Чего вы ее мучаете, послушайте, до чего жалостно плачет». Ну, у кухарки после этого глядишь, опять новое платье, и все такое.
— Уломали, значит, старика?
— Видать, что так. Барышня потом, говорят, и прыгала и визжала, как ошалелая, и папашу своего целовала, и тетку, а больше всего — кухарку.
— Да, да, — покачивает головой Тоотс, — Имелик — парень крепкий. Славный парень, ничего не скажешь!
— Парень, известно, крепкий, гляди, как сумел барышню в свои сети заманить, — только держись! Вот я и говорю — как пойдут здесь в Паунвере все эти свадьбы, так мне с ними со всеми и не справиться. В колокол звони без передышки, пей да гуляй без конца, без краю! А впрочем, как знать — все ли меня на свадьбу-то позовут, этакого старого крота… Н-да… что это я хотел сказать… Ну, уж господин Тоотс, думаю, позовет, по старому знакомству и дружбе.
— Гм-гм, — бурчит Тоотс, — вот куда ты метишь все время. Ему уже, видите ли, все известно.
— Господи боже мои, все Паунвере гудит, так как же мне не знать! Пасторова Лийза да служанка из корчмы мечутся по деревне, как собаки, снуют туда-сюда, будто ткацкие челноки, всех пытают: «Слышали, слышали?» Эх, молодой хозяин, да разве в Паунвере что-нибудь утаишь! В Паунвере разведают тайну даже там, где ее вовсе и не было! А этого ведь надо было ожидать. С Имеликом могло по-всякому обернуться, а ваше дело было верное.
— Думаешь, верное. Ну, если уж в Паунвере все как на ладони, не скажешь ли мне, что поделывает теперь Георг Аадниэль Кийр?
— Георг Аадниэль Кийр… — покачивает головой Либле. — Этого парня наши глаза, пожалуй, и не увидят больше. Как этакий стыд да горе пережить? Кому этот погорелый жених посмеет на глаза показаться? Я его давно уже не видел и, может, до самой смерти так и не увижу.
— Н-да… — бормочет Тоотс, окидывая взглядом вырубку.
На несколько минут воцаряется тишина, затем молодой хозяин вытягивает шею, пристально смотрит в сторону хутора и вдруг разражается смехом:
— Хм-хм, пум-пум-пум, смотри, кто идет.
Либле сдвигает шапку на затылок, вытаскивает изо рта цигарку и смотрит.
— Тьфу, пропасть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121