Впрочем, вместе с туманом опасения его улетучились: на расстоянии примерно в одно лье он явственно увидел заветный экипаж и тех людей, которые его окружали.
Анри уже довольно продолжительное время шел пешком, не замечая утренней прохлады, леденившей его полуобнаженную грудь, ибо всем своим существом стремился к заветной цели.
Почуяв врага, он, словно породистая гончая, ринулся по следу. Он увидел ту, что составляла жизнь его, надежду и ве­ру, – и силы вернулись к нему.
В карете же, эскортируемой сообщниками принца, донья Крус в этот самый момент шептала на ухо Авроре:
– Видишь, солнце встает… Лагардер видит его, как и ты, и говорит себе, что восход озарит небо всего лишь несколько раз – и он спасет нас!
– Несколько раз! – ответила мадемуазель де Невер. – Это так много. Нет, если бы Анри был жив, никто не похитил бы ту, что через час должна была стать его женой.
Она склонила голову на грудь и снова заплакала. Ибо бы­вают моменты такого отчаяния, когда самые сильные натуры теряют веру в будущее.
Она молила небеса о позволении соединиться узами брака с женихом, прежде чем он взойдет на эшафот. Она надеялась, что это утешение будет ей даровано. Если бы пролилась кровь Лагардера, то несколько капель брызнуло бы и на ее подвенеч­ное платье, и она могла бы, получив святую реликвию, осыпать ее каждый день поцелуями, а затем обрести неизбежный и ско­рый вечный покой.
А теперь она не знала, жив ли он! Она вообще ничего не знала: его увели от нее, и нельзя было оплакать его бездыхан­ное тело, если он погиб, так и не сумев доказать свою невинов­ность!
Между тем долгая ночная скачка весьма утомила подруч­ных принца Гонзага.
Барон фон Бац недовольно сопел и фыркал; Монтобер, Носе, Лавалад и Таранн предавались невеселым размышлениям. Что до толстяка Ориоля, то он храпел, уткнувшись лицом в гриву, и снилось ему, что прелестная Нивель за один поцелуй требует от него столько синеньких акций, сколько есть капель воды в Миссисипи.
Эти господа на рассвете обычно вываливались шумной пьяной толпой из Пале-Рояля, где веселились на оргиях регента, – а сейчас у них подводило животы от невольного поста, и молча­ние их становилось зловещим.
Конь Пейроля, опустив голову, то и дело ухватывал зубами хвост лошади Гонзага, на что всадник не обращал ни малейшего внимания. Физиономия фактотума вытянулась еще больше: он походил на призрак, закутанный в траурный плащ.
Ему было не по себе, хотя он знал, что основная часть его состояния пребывает в безопасности за границей, а за подклад­кой камзола у него скрывается толстая пачка ценных бумаг. Однако он жалел, что не прихватил вдвое больше, понимая, впрочем, что и эти сокровища были под угрозой – ведь по пятам за ними мчался грозный шевалье с его ужасной шпагой.
Лишь у Филиппа Мантуанского на устах блистала принуж­денная саркастическая улыбка.
Если бы он громко расхохотался, смех его прозвучал бы фальшиво…
И все же улыбка его не была чистым притворством. В свое время он полагал, что проигранная партия может завершиться лишь ударом шпаги Лагардера. Но он проиграл – и при этом не погиб! Стало быть, он по-прежнему оставался хозяином по­ложения, а Лагардер не оправдал своей репутации беспощадно­го и молниеносного мстителя.
И Гонзага улыбался, тогда как все, кого он увлек за собой в своей мести и в своем падении, заливались слезами или изны­вали в тоске – и в душе проклинали его… Он улыбался, по­тому что считал себя уже в безопасности, и высокомерно бросал вызов судьбе, не ведая, что кара в назначенный час не­пременно настигает преступника.
Наклонившись еще раз к дверце кареты, он произнес с на­смешливой любезностью:
– Милые дамы, вам, должно быть, никогда прежде не приходилось видеть восход солнца… Если желаете, то можете выйти и взглянуть на него, а заодно и набрать цветов на этом лугу. Времени у нас достаточно.
Этот человек, чья звезда закатилась накануне, также желал видеть, как поднимается светило Господне, которому от века суждено освещать как добродетели, так и пороки людские.
Аврора, забившись в угол кареты, отказалась наотрез. Она не желала сносить оскорбительных взглядов Гонзага и лишний раз показывать ему свои покрасневшие глаза и подвенечное платье… Претили ей и его сообщники – те, что встали стеной вокруг убийцы Невера и ополчились на нее и на Лагардера. Донья Крус была иного мнения.
– Пойдем, – сказала она. – Даже если мы задержим беглецов всего лишь на четверть часа, мы все равно поможем нашим спасителям. Проигрыш одних – это выигрыш для дру­гих.
– Если Анри не умер, он слишком далеко, – печально отозвалась окончательно павшая духом мадемуазель де Невер.
– Почем ты знаешь? Ведь я цыганка, сестренка, и могу угадывать будущее… Так вот, я тебе говорю, что твой Лагардер совсем близко.
– О, если бы это было так! – вскричала Аврора. – Флор! Дорогая моя Флор! Если бы меня увезли одну, я чув­ствую, что не вынесла бы… Я бы уже умерла! С тобой я могу еще надеяться…
– Так надейся! Надейся, молю тебя… и будь сильной!
Они обнялись, а в окошке вновь возникло лицо Гонзага.
– Неужели вам не понравилось мое предложение? – спросил он. – Я полагал, что оно доставит вам радость…
– Мы согласны, – произнесла донья Крус, – прикажи­те остановить карету.
Обе девушки, ступив на землю, огляделись: перед ними простирались поля, усеянные жемчужинками росы.
На каждой травинке сверкала капля. Вдали виднелась не­большая роща, окутанная голубой дымкой в лучах занимавшей­ся зари.
Но слишком кровоточили сердца Авроры и Флор, чтобы могли они наслаждаться несказанной красотой природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16