Роскошное украшение его совершенно не привлекало, и на то у него были достаточно веские личные причины. Как истинный венецианец, он ненавидел Наполеона, - разве генерал Бонапарт не уничтожил Светлейшую республику, разве не сжег он на площади Сан-Марко Золотую книгу, куда были вписаны самые великие семьи, не говоря уж о краже бронзовых коней, украшавших собор? Его также оставляла равнодушным мысль о том, что жемчужина сияла на пышной груди Марии-Луизы, которую Альдо считал не более чем индюшкой с непомерным сексуальным аппетитом. К тому же чудесное украшение принадлежало к числу тех, которые на языке скупщиков краденого называются «красными драгоценностями». То есть к числу тех, из-за которых пролилась кровь. С течением веков такое случалось со многими историческими драгоценностями, но время шло, и они успевали «остыть» - по терминологии все тех же скупщиков! - а «Регентша» была запятнана совсем свежей кровью несчастного Петра.
Утомленный ночной экспедицией, Альдо позволил себе вздремнуть пару часов, после чего проделал водные процедуры, заказал основательный завтрак, проглотил его до последней крошки круассана, побрился, оделся, вышел из гостиницы через дверь, ведущую на Вандомскую площадь, отказался от Услуг таксиста и пошел пешком. Погода стояла сухая и холодная, вполне подходящая для прогулки. Да и идти пришлось недалеко - всего-навсего на угол площади и улицы Мира, где находилась лавка Вобрена. Но самого его на месте не оказалось. Над великолепной коллекцией мебели, ковров, картин и безделушек, принадлежавших по преимуществу французскому XVIII веку, на котором специализировался Вобрен, царствовал полном одиночестве элегантный старый господин, откликавшийся на фамилию Белей. Он уже много лет оставался помощником Жиля, и Морозини хорошо его знал. Господин Белей сообщил, что Вобрен отправился проводить экспертизу на авеню Анри Мартен и до обеда не появится.
- А сегодня утром вы его видели? - поинтересовался Морозини.
- Да... конечно. Он пришел около десяти.
- Он был в полном порядке?
Господин Белей позволил себе едва приметно улыбнуться, что у него могло считаться проявлением безудержного веселья.
- Думаю, в полном порядке... Но не могу сказать с уверенностью, что он был в своем обычном состоянии.
- Что вы хотите этим сказать?
- Он выглядел... как вам объяснить? Мечтательным... да, вот именно! Мечтательным и рассеянным. Он довольно долго простоял перед этим зеркалом в стиле Регентства, созерцая свое отражение, после чего спросил у меня, как мне кажется, пойдут ли ему усы. Длинные усы.
- И что вы ему ответили? - Морозини тоже развеселился.
- Что мои суждения в этой области совершенно неосновательны, но нам, англичанам, и в особенности - тем, кто служил в индийских войсках, подобные волосяные украшения всегда представляются несколько... неопрятными. Во всяком случае, это мое личное мнение...
- И мое тоже. Отрастив усы, он станет похож на торговца коврами... Вы не могли бы ему передать, что я позвоню вечером?
Лелея тайную надежду, что желание отрастить усы - это предел безумств, на которые способна толкнуть Вобрена страсть, Альдо остановил такси и назвал адрес Васильевых.
Цыганское племя обитало в небольшом трехэтажном доме на улице Клиньянкур. Ворота были заперты, но рядом с ними висел колокольчик, и Морозини уверенной рукой дернул за шнурок. На звон прибежал мальчик лет двенадцати с такими жгуче-черными глазами и волосами, что было ясно: он-то уж точно не в этом квартале родился. Коротко кивнув незнакомцу, мальчик спросил, что ему угодно.
- Видеть мадам Васильеву... Мадам Машу Васильеву, - уточнил Морозини. - Мне надо с ней поговорить...
- Вы из полиции?
- Разве я похож на полицейского?
- Не очень, но тот человек, что приходил сегодня с утра пораньше, тоже на полицейского не слишком-то смахивал...
- Да, это никуда не годится! - сокрушенно произнес Альдо, пряча улыбку. - До чего только мы докатимся, если полицейские станут сами на себя не похожи? Но я-то всего-навсего князь Морозини. Вот моя карточка, - прибавил он, достав из бумажника маленький картонный прямоугольник и протягивая его юному церберу, который на карточку и не взглянул.
- Так бы сразу и сказали! Пойдемте! Не знаю, обрадуется ли она вам, но ничего плохого вы ей точно не сделаете.
Альдо вслед за мальчиком вошел в довольно просторную комнату, должно быть, служившую семье Васильевых гостиной, потому что посередине стоял покрытый ковром стол, а на нем красовался самовар. Совершенно роскошный самовар, и Морозини на мгновение почудилось, будто он перенесся в Москву, и даже не в Москву, а куда дальше, потому что комната, завешанная драпировками и коврами, заваленная подушками, походила скорее на монгольскую юрту. Но ему некогда было разглядывать убранство цыганской гостиной, потому что у самовара сидела Маша и, время от времени всхлипывая, пила чай, а по лицу ее струились слезы. Она ничего не сказала, увидев вошедшего гостя, только молча кивнула на стул рядом и налила чашку чаю. Потом снова наполнила свою и припала к ней.
Морозини не стал нарушать молчания. Он тоже пригубил чай, обжегся, но не стал дуть на обжигающий напиток, который толстухе явно никаких неприятностей не доставлял. Наконец цыганка произнесла:
- Человек, который приходил до вас, полицейский то есть, сказал мне, что эти звери убили Петра, бросили его в воду.
- Да. Маленький Жанно Лебре прицепился к машине похитителей и таким образом выследил их до Сент-Уана. Но подобный конец можно было предвидеть с той самой минуты, как вашего брата похитили.
- Должно быть, вы правы. И до чего славный паренек этот Жанно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21