– Вот потому, что ты однолюбка, я и рекомендую тебе Бруно. Его зовут Антонио Бруно – студент, поэт и баиянец. Чего ещё желать? Лучше его никто не ухаживает за дамами.
– Ты тут совсем сошла с ума! Я хочу не изменить мужу, а забыть его.
– А кто говорит об измене? К чему трагедии? Бруно будет лишь сопровождать тебя, гулять с тобой, водить к модистке, в ресторан. Он станет твоим пажом. А уж дальше – только если ты сама захочешь и не сможешь сопротивляться.
Мариана сопротивлялась ухаживанью, чарам, стихам Бруно больше недели. Она сдалась на девятый день – после костюмированного бала в Гранд-Опера.
В течение восьми дней, предшествовавших этому, она в обществе нежного и дерзкого Антонио – Мариана никогда не называла его Бруно – открывала для себя Париж, так непохожий на тот город, что представал перед ней раньше, в первый приезд. Ходила в музеи, соборы, изучила во всех подробностях Нотр-Дам и постепенно полюбила и поняла прелесть этого очаровательного города, прониклась его духом, перестала чувствовать себя там любопытствующей иностранкой. То с Жаном, то с Андре, но неизменно с Силвией они ночами напролёт веселились в бистро и ресторанах, кафе и кабаре – танцевали, смеялись, пили шампанское. Бруно шёптал ей нежные признания, читал свои стихи. Влюбился ли в неё этот красивый и нежный, беспечный и взбалмошный юноша? Тонким смуглым профилем он напоминал Мариане мужа – того юного и отважного Алберто, который брал барьеры на скачках, но Алберто безумного и поэтичного. Антонио украдкой целовал её во время танца – ах, как он танцевал! – и во время прощаний на рассвете, когда совершенно потерявшая стыд Силвия уходила с тем, кто состоял при пей в этот вечер. Однако дальше поцелуев дело не шло.
Вспомнив комплименты Менотти, Мариана надела на маскарад костюм Марии Медичи, в котором та изображена на картине Рубенса. Надела костюм? Мариана стала подлинной Марией Медичи и королевой бала. Бруно, как и в прошлом году, нарядился арлекином. Тяжёлые юбки роброна мешали Мариане быть достойной партнёршей Бруно в матчише, но сам он выделывал такое, что все остальные прервали танец и стали рукоплескать. Силвия воспользовалась успехом сестры и улизнула – на этот раз с Андре.
Когда забрезжил рассвет, Мариана – королева и рабыня – обнаружила, что она, хмельная и забывшая обо всём на свете, преодолела шесть маршей крутой лестницы с выщербленными ступенями и лежит в постели юного танцора, бродяги, жиголо, Франсуа Вийона из тропиков – так любил со смехом называть себя Антонио Бруно.
Когда роскошное тело Марианы простёрлось рядом с ним, Бруно охватило неукротимое желание. Ни одна женщина не сопротивлялась ему так долго, никого не приходилось соблазнять так упорно, пуская в ход всю науку обольщения. Мариапа словно испытывала его терпение – на комплименты и признания она отвечала рассказами о том, какой у нее замечательный муж. Прошли все сроки: искушенный покоритель женских сердец был уже готов признать себя побеждённым. Нестерпимое унижение! И вот теперь, в клочья разодрав пышное королевское платье, разорвав накрахмаленные нижние юбки, оставив на королеве лишь затканный золотом корсаж и кружевной воротник, он овладел ею яростно и почти грубо. Это был настоящий смерч.
Когда первый порыв миновал и Бруно почувствовал, что начинающая прелюбодейка трепещет и стонет от впервые испытанного наслаждения, ему открылась трагедия этой женщины, тело которой, созданное для нескончаемого любовного праздника, было обречено томиться на скучном супружеском ложе богатого бизнесмена. Алберто, о котором она без устали рассказывала, мог быть и непревзойдённым наездником, и победителем всех турниров, и красавцем, и мультимиллионером – кем угодно! – но в главном деле, определяющем всё остальное, он, как легко догадался Бруно, был в высшей степени зауряден.
Овладев Марианой – в сущности, он изнасиловал её, словно какой-нибудь апаш, – Бруно принялся раздевать её: не торопясь, не жалея времени, он снимал с королевы одну часть туалета за другой, медлил, задерживался – и наконец добился своего. Мариана воспламенилась и вздрогнула от неведомого прежде ощущения. Тогда, на рассвете их первого дня, впервые прикоснувшись к этому телу, созданному, казалось, кистью Рубенса, Бруно, любовник по профессии и по призванию, увел Мариану от торопливой обыденности к утончённой любовной игре, к разнообразию и полной свободе, которая прежде казалась ей предосудительной и запретной; показал ей, чем может стать умелый поцелуй и искусное прикосновение. И вот она предстала перед ним совсем обнажённой – он увидел её огромные прозрачные глаза, её высокую грудь, её крутые бедра – круп кобылицы, с которой не совладал прославленный наездник Алберто…
Мариана была несведуща, но старательна. Она ответила Бруно мгновенно и бурно – казалось, началось извержение спавшего вулкана: в поднебесье взметнулось пламя, по склону потоком хлынула горячая лава. Убогий чердачок на шестом этаже наполнялся вздохами любви и всей музыкой страсти, запахами удовлетворённой и продолжающей жаждать плоти, женского тела, мужского пота. Его озарял свет, вспыхнувший в глазах Марианы – от слёз они казались ещё больше. Так началась эта вакханалия, длившаяся три месяца.
Три месяца Мариана стремилась наверстать упущенные годы. Три месяца она отдавала себя без остатка: ей ничего теперь было не надо, кроме этой мансарды, кроме этого баиянского мальчишки-поэта – должно быть, сам «Bon Dieu de France» Милосердный французский господь (фр.).

послал его, избрав своим орудием по-родственному щедрую Силвию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80