– И Манвэ тоже должен принять все как должное?
– Так будет лучше для всех, и для него в первую очередь.
– А я?
– Если пожелаешь – тебе помогу забыть Я. А если не хочешь – то разве ты не способен пожертвовать своим покоем ради блаженства братьев и сестер твоих и их сотворенных?
– Но справлюсь ли я, Всемогущий Отец, с сильнейшими из Айнур – ведь я даже не из Аратар…
– Моя сила и Мое благословение пребудут с тобою. «Как все просто…» – подумалось Ирмо. Нет, не так уж и просто: раскинуть дополнительную успокаивающую пелену над Садами, потом – усыпить гостей, потом… Проникнуть в сознание каждого, разложить по полочкам, нужное – оставить, ненужное – удалить… Размотать клубок памяти, вырезать неподобающие куски, оставшиеся связать, да так, чтобы узелков не осталось. Спокойное сознание, не замутненное горечью, страхом и унижением… Уверенность в себе вместо сомнений и тревог… И так – с каждым, с кем побольше возни, с кем – поменьше. А потом все пойдет по накатанной колее, вернется на круги своя… Манвэ, забыв о своем горьком прозрении, вновь будет ревностно служить Замыслу, а Варда – поддерживать его спокойствие. Тулкас не усомнится, если вновь понадобится расправиться с Мелькором… А остальные? Златоокий забудет казнь, Айо – свое желание уйти…
А Нуменорэ – оставить или пускай его тоже не будет – пусть лишь в Средиземье помнят, а в Амане – позабудут? Кому его помнить? Разве что… Ирмо в ужасе погасил продолжение мысли.
– Ну как, Ирмо, ты согласен?
– Так с какого момента прикажешь стирать память? Со вчерашнего дня? Или, может, сразу – с конца Предначальной Эпохи? Или лучше – с Весны Арды? А если задумаются, почему бы им в Эндорэ не сходить… Ты придумаешь, Отец, подходящее разъяснение? У меня фантазии не хватает. А еще договорись с Намо, чтобы он у себя в Залах души в забвение погрузил, а то они ему лишнего наговорят. Ну и заодно эльфам Валинора надо будет по-внушать, что никакого смерча не было, впрочем, мало ли, почему осенью смерчи бывают… А орлу, с которого Манвэ утром упал, внушить, что Владыка полетать решил, либо просто голову свернуть птичке – смертью больше, смертью меньше, заодно и спишется. И настанет спокойная и радостная жизнь, а меня никто промывателем мозгов не назовет, потому что мозги промою столь основательно, что никто вообще о них не вспомнит. А я только прослежу, чтобы у кого-нибудь что-то липшее не вылезло, а потом Ты, Отец Милосердный, поможешь мне присоединиться к всеобщему ликованию. Ой, чуть не забыл, надо будет еще отменить приказ, разрешающий Нолдор живьем в Валинор возвращаться – только через Мандос, а там сразу чтобы всё забывали тоже…
– Так ты исполнишь, сын Мой? – В голосе Творца мелькнули нетерпение и некая настороженность – уж не издевается ли над Ним сотворенный? – Я жду, время дорого. – Тон сменился на угрожающий, Единый явно сомневался в искренности намерения Ирмо дать забвение собратьям.
Ирмо огляделся по сторонам, словно стараясь получше запомнить собственные Сады, прислушался – до него, несмотря на расстояние, донесся смех. Зазвенели, встречаясь, кубки. Вновь зазвучала мандолина – теперь пела Йаванна. К ней присоединилась Вана, затем – Ниэнна и Вайрэ с Эстэ. Взметнулся над ними ночной птицей глубокий голос Варды…
Владыка Грез заслушался. Вот и хорошо – пусть у Айо останется чувство восхищения и покоя. Как все же красиво… Сейчас или никогда – Ирмо отчаянно потянулся к Манвэ – предупредить, они должны успеть загородиться, дать отпор…
Ирмо показалось, что ему словно колокол надели на голову и ударили сверху молотом. Он упал, и сквозь грохот до него донесся яростный голос:
– Так вот ты как?! Ты не желаешь исполнить просьбу Мою, да еще и насмехаешься?! Я ведь по-хорошему просил! Почему ты не слушаешь голоса Моего?! Думаешь, Я шучу?
Ирмо отрицательно замотал головой, пытаясь подняться.
– Я в последний раз тебя спрашиваю: ты исполнишь Мой приказ?!
– Разумеется, нет. Я вижу души братьев и сестер моих и знаю, что они по доброй воле не променяли бы выстраданную любовь, оплаченную кровью, на невинность непонимания и слепое веселье. Они отдали бы жизнь, если бы могли, за то, чтобы все, что Ты предлагаешь изгладить из их памяти, никогда не существовало в действительности, но они не сочли бы для себя возможным считаться одним целым с Ардой, не помня ее боли – их общей боли!
– Их никто и не спрашивает! И как смеешь ты, орудие в руке Моей, противиться воле Сотворившего?!
– Смею, потому что быть Властителем Душ для меня значит быть хранителем их… А не потрошителем! – из последних сил яростно выдохнул Ирмо.
– Вот как?! Значит, так именуешь ты милосердие Мое?!
– Так. Все эти эпохи я был вот таким милосердием – и видел, как убивает себя день за днем Манвэ, как тускнеют глаза Варды, как плачет, не в силах что-либо изменить, Ниэнна, как замыкается в себе Намо… Видел задыхающегося от презрения к себе Ауле, звереющего Тулкаса, превращающегося в исполнителя Оромэ… А я замазывал щели в прогнившей насквозь штукатурке их душ – пока мог и если дозволяли. Потому что тот же Манвэ, например, которого Ты именуешь предателем и лицемером, не желал ограждать себя от боли, полагая ее справедливой расплатой за кровавые приговоры и не считая себя вправе искать исцеления. Он растоптал свою душу в угоду Замыслу, потому что безгранично верил Тебе! Он считал, что Ты не можешь быть неправым, и во всем винил лишь себя!
– Так Я дам ему исцеление – и ты поможешь Мне в этом!
– Не нужно ни ему, ни остальным такое исцеление, и я в этом Тебе не помощник, ибо не желаю их превращения в слепо счастливые орудия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187