– Угощайся, святой отец. Священник, если не ошибаюсь?
Молодой, может быть, даже моложе меня, непонимающе смотрит светлыми, как весенняя вода, глазами. Шевельнул руками, прошептал:
– Ты… ангел?
Я оскорбился.
– Знаешь, кем меня только не обзывали, но ангелом…
Руки мои сами по себе ухватили мясо, я принялся пожирать жадно, как зверь, другой кусок придвинул к спасенному.
– Не… очень, – прошептал спасенный. Он кашлянул, будто проверяя голос, заговорил уже громче, звучным и звонким, в самом деле юношеским голосом: – Но ты… исцелил… а это дано только ангелам… или святым людям…
Я помотал головой:
– И не святой, точно.
– Маг?
– Да нет же, – ответил я с неловкостью, почему-то всегда чувствую себя паршиво, когда приходится признаваться в паладинности, как будто публично заявляю о своей девственности или супружеской верности. – Так уж получилось, что мне дано это свойство. А кто ты?
– Я брат Кадфаэль, монах Барлетского монастыря.
Я промычал с набитым ртом:
– И что ты здесь… делал?
– Нес свет Христовой веры заблудшим душам.
– Ах да, миссионер… Лучше бы кириллицу принес. Был бы свет, если бы крест еще и подпалили! Не рано ли с просвещением?
– Духовная пища важнее любой…
– Ну-ну, – сказал я.
– Если Господь зовет, – прошептал он.
Я не стал уточнять, позвали его или послали, здесь есть интересные нюансы, а он приподнялся, сел, худой, изможденный, упираясь руками позади себя в землю. В кротких глазах – великое изумление, рассмотрел ступни, где только жуткие шрамы на том месте, где их проломили железные штыри. Еще с большим изумлением и страхом опустил взор на живот. Страшный багровый рубец опускается от груди и почти до паха. Рядом на земле смирно застыли, не шевелясь и стыдливо стараясь стать незаметными, покрытые кровью и слизью камни, комья твердой земли с остатками серой высохшей травы.
– Не могу поверить, – проговорил он дрогнувшим голосом.
– Вера двигает горами, – сообщил я, – как говорил Мухаммад. Вообще, Вера – колоссальная баба!.. Ты ешь, брат Кадфаэль, ешь!.. Силы надо подкреплять и перед духовным подвигом.
Сам я ел в три горла, организм спешит восполнить потерю энергии, рассматривал брата Кадфаэля. Худой, как червяк, бледный вьюнош с горящим взором. Хотя уже и не очень-то вьюнош, но бледный и с горящим взором. Да и вьюнош, вьюнош, несмотря на возраст, который не определить. Правда, я сам еще не совсем старец, хотя, как постоянно твержу всем, старые книги читал и потому такой мудрый и правильный, что самому бывает тошно.
Как и положено северянину, у Кадфаэля светлые волосы, такие же светлые глаза. Такие якобы у киллеров, фашистов и вообще людей крутых и жестоких, но брат Кадфаэль… впрочем, если учесть, что по доктрине христианства следует смести с лица земли всех общечеловеков, то он и есть это самое крутое. А что голос мягкий и улыбка застенчивая – так ведь и Гитлер был прекрасным художником, ценителем искусства! А Гейдрих, создатель концентрационных лагерей, великолепно играл на скрипке, был ценителем прекрасного, меценатствовал…
Он прямо взглянул на меня своими честными светлыми глазами убийцы, киллера и фашиста. Взор его был строг и ясен, как доктрина о расовой чистоте.
– Я сделал все, – произнес он проникновенно, – что мог. Они истязали две недели, требуя отречься… но я лишь кротко рассказывал им о вере Христовой, о земном пути Господа нашего, о Царствии Небесном… Они смеялись и жгли мне ноги, протыкали ребра раскаленными прутьями… но я читал молитвы, ни разу не разгневался, понимая, что это испытание ниспослано свыше… Через неделю начали сердиться, уже не зная, каким новым мукам меня подвергнуть… Приехал их главный шаман и обещал, что если отрину Христа, то излечит и даст в жены трех девственниц…
– Ого, – сказал я заинтересованно. – Это за какие заслуги?
– Сказал, что его народ ценит мужество. От таких людей пойдут сильные духом воины…
– И ты не согласился? – спросил я с огромным недоверием.
– Нет, – ответил он очень серьезно, со скромной гордостью. – Я продолжал кротко проповедовать о любви и смирении, на что они еще больше злились и рвали крючьями мясо, ломали пальцы… Однако что плоть? Стойко выдерживая пытки, я утверждал примат духа над плотью. Плоть немощна…
– Индейцы уважают белых, – сказал я. – Чингачгук из рода Маниту назвал бы тебя братом. А Оцеола, вождь семинолов, так вообще бы… Да ешь же! Возьми хотя бы сыр! А то я такой ангел, что все сожру.
Он покачал головой.
– Нет, сперва…
С трудом встав на колени, он склонил голову, сложил ладони лодочкой и забормотал благодарственную молитву. Я постарался есть тише, чтобы чавканьем не осквернять благочестивое занятие.
Брат Кадфаэль молился долго, не обращая внимания на свою наготу, вот уж действительно наплевательски к телу, как будто уже эра нанотехнологий и можно в ближайшем к дому магазине подобрать другое, поновее. Или более модное. Я уж подумал, что он принял очередной обет, типа кто дольше простоит на коленях вот так на голой каменистой земле, но в конце концов монах закончил излагать Богу свою версию случившегося, разъяснил детали, а постскриптум попросил не гневаться на бедные заблудшие души и не наказывать их, ибо не ведали, несчастные, что так распинать людей не совсем хорошо. Тем более пастырей, несущих им свет, любовь и всепрощение.
Наконец он обратил кроткий взор на меня.
– А кто будешь ты, добрый человек? Слыхал ли ты о Христе…
Я молча раздвинул рубашку, на груди блеснул серебряный крестик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22