Здесь ему стало дышаться значительно легче, и давящее его горе словно бы уменьшилось. Около получаса юноша бродил по зеленому дерну, едва сознавая, где он ступает, пока вновь не обнаружил себя находящимся под балконом рыцарской залы. Подняв глаза, он увидел, что Адельгейда все еще сидит у балкона, совершенно одна. Он подумал, что девушка, наверное, плакала, и проклял себя за нерешительность, поскольку давно уже намеревался расстаться с ней окончательно, чтобы она забыла о нем и его злосчастной судьбе. Взглянув опять наверх, Сигизмунд заметил, что Адельгейда вновь приглашает его подняться. Влюбленным свойственно быстро переменять свои решения, и Сигизмунд, только что собиравшийся уплыть от своей любимой за море, поскорее заторопился к ней.
Разумеется, Адельгейда воспитывалась под влиянием предрассудков своего столетия и своей страны. Ей было известно, что в Берне существует должность палача, передающаяся по наследству; и хотя девушка не разделяла враждебности толпы по отношению к несчастному Бальтазару, для нее было истинным потрясением узнать, что это презираемое и преследуемое всеми существо является отцом юноши, которому она посвятила свои девические мечтания. Сигизмунда она слушала, не веря своим ушам. Она готова была узнать, что он — сын некоего безвестного крестьянина или ремесленника, и порой ей даже мерещилось, что с рождением его связана некая бесчестная тайна; но никогда ее воображение не ступало на тропу, которая привела бы к открывшейся теперь страшной истине. Некоторое время Адельгейда попросту не могла собраться с мыслями, чтобы отыскать необходимое для беседы русло. Одно она могла ясно видеть, овладев собой, — что ей необходимо продолжить разговор со своим возлюбленным. И поскольку оба в течение получаса не думали ни о чем ином, как только о его признании, то юноша, вновь сев на стул подле нее, начал говорить без предисловий, будто они и не расставались.
— Теперь тебе известна моя тайна, Адельгейда. Кантональный палач — мой отец; и если бы это было всем известно, по законам страны меня бы принудили стать его преемником. Других детей у него нет, помимо юной дочери, столь же невинной, как и ты.
Адельгейда закрыла лицо руками, как если бы не желала видеть ужасной правды. Возможно, ею руководило также подсознательное нежелание, чтобы собеседник ее заметил, как силен удар, нанесенный им. Те, кто уже миновал пору юности, но еще помнит те невинные дни, полные неясных надежд, когда чувства свежи и сердце не запятнано сообщением с миром, и в особенности те, кому известно, насколько тонка граница меж воображаемым и действительным, когда душой владеет страсть, и насколько чувствительно воспринимается все, касающееся доверия любимому, и как охотно подыскиваются извинения любым, случайным или преднамеренным, поступкам, лишь бы отвести угрозу от нарисованной их фантазией лучезарной картины, — поймут, что за ужасное потрясение испытала Адельгейда. Однако при живости и пылкости воображения Адельгейда де Вилладинг поверяла свои представления о жизни самым строгим взглядом на вещи, хотя сердце имела доброе и великодушное и была неизменно верна тем принципам, которые лучших избранниц прекрасного пола побуждают скорее пойти на жертвы, нежели изменить своей любви. Несмотря на то, что все чувства ее были потрясены, разум оставался незамутненным, и она оказалась способной судить верно и справедливо, хотя и не без того, чтобы отдать дань обычным человеческим слабостям. Отняв руки от лица, девушка взглянула на Сигизмунда и молча улыбнулась; свет улыбки, при бледности ее лица, напомнил луч солнца, озаряющий снежные вершины.
— Не скрою от тебя, Сигизмунд, — сказала девушка, — мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Более того: как только я услышала истину, нежелание связывать свою судьбу с таким вот несчастливцем едва ли не заставило меня позабыть и о твоих многократных заслугах, и о твоих несомненных достоинствах. Бывают мгновения, когда обычай и предрассудки заглушают голос разума; но при благом расположении сердца они недолго торжествуют. Никогда я еще не была так потрясена несправедливостью наших законов, хотя вчера вечером, когда эти несчастные путешественники столь жадно домогались крови того, кто… кто…
— Моего отца, Адельгейда.
— Того, кто является виновником твоего бытия, Сигизмунд, — продолжала она торжественно, с очевидной уважительностью к их кровной связи, — я была поражена тем, насколько общество может быть жестоким; но теперь, когда я вижу, каким насилием оборачиваются законы и предписания против тебя, душа моя кипит от возмущения.
— Спасибо, спасибо! Я бесконечно благодарен тебе… — с жаром ответил юноша. — Меньшего я и не мог ожидать от госпожи де Вилладинг.
— Но если ты не ожидал большего, Сигизмунд, — заливаясь румянцем, заключила девушка, — значит, и ты несправедлив, подобно всем; скажу даже, что ты никогда, наверное, не понимал Адельгейду де Вилладинг, чье имя сейчас произнес с такой холодностью. Бывают минуты, когда мы поддаемся слабости; когда предрассудки и пустые условности, вкупе с бездумностью и себялюбием, то есть все то, что мы называем интересами общества, кажутся вдруг представляющими некую ценность. Я не настолько богата воображением, чтобы представить вымышленные, мнимые обязательства выше тех, которые предъявляют мне природа и разум; и однако, несмотря на множество несправедливостей, происходящих в обществе, в нем есть немало разумных законов и традиций, и нельзя, как я полагаю, подчиняться ни на чем не основанной мечте, полностью или отчасти попирая вкусы и мнения других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149