После крестьянской реформы, невзирая на собственные симпатии и антипатии, Зимний дворец и правительство оставались заинтересованными в проведении еще целого ряда необходимых реформ. Дело в том, что без некоторых из них они технически не могли бы управлять страной, другие же были необходимы для поддержания нормальной экономической и культурной жизни империи. Наконец, перед политическими и финансовыми кругами Западной Европы российские «верхи» должны были демонстрировать верность заявленному ими принципу: «Ни слабости, ни реакции». Беда заключалась лишь в том, что в ходе этих реформ постепенно исчезало и без того не слишком широкое общественное основание преобразований, существовавшее в 1856-1861 годах (радостное воодушевление общества, губернские комитеты, слаженная работа единомышленников в Редакционных комиссиях и т. п.). Впрочем, это легко понимается задним числом, а в 1860-х годах реформы двигались и ничто, казалось, не предвещало сверхъестественных трудностей и далеко не триумфального финала.
Начнем с российской юстиции. Именно с нее, поскольку важнейшая сфера государственной жизни оказалась наиболее запущенной, а кроме того, план судебной реформы стал одним из первых осуществлявшихся проектов после реформы крестьянской. Российская Фемида времен Николая I отличалась многими странностями, которые трудно списать лишь на непредсказуемость женской натуры беспристрастной, по мнению древних греков, богини правосудия. В суде, к примеру, существовали такие непонятные юридические нормы, как доказательства полные и неполные (интересно, что доказывали последние?), дававшие неограниченный простор для буйной фантазии чиновников.
Кроме того, большая или меньшая достоверность свидетельских показаний зависела, и достаточно сильно, от того, кто их давал – дворянин или простолюдин, мужчина или женщина. Суд имел странное право обойтись без окончательного решения вопроса о виновности или невиновности обвиняемого, то есть допускалось подчас трагическое «оставление обвиняемого в подозрении» на неопределенный срок. Так, известный драматург А. В. Сухово-Кобылин более шести лет оставался в подозрении по поводу убийства французской модистки Л. Симон-Деманш, и потребовался специальный указ Александра II, чтобы дело в отношении него было прекращено. Зато требования к единообразию документов, выходивших из-под пера судейских или полицейских писарей, устанавливались жесточайшие. Полиция, например, была обязана четко классифицировать задержанных ею пьяных по специально разработанной для этого случая шкале: бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно-пьяный, просто пьяный, веселый, почти трезвый и, наконец, жаждущий опохмелиться. Можно подумать, что от этого кардинальным образом менялась участь задержанного.
Перед юристами – авторами судебной реформы – стояла непростая задача, зато они и оказались в привилегированном положении по сравнению с разработчиками других реформ, поскольку получили высочайшее разрешение на полную свободу действий и возможность любого эксперимента. Среди «отцов» судебной реформы следует особо выделить С. И. Зарудного, Д. А. Ровинского, К. П. Победоносцева, П. В. Донского, И. А. Буцовского. Благодарить же за полученную привилегию они должны были не только Александра II, но и нового министра юстиции Д. Н. Замятнина.
Он был назначен на министерский пост в 1862 году и, как многие реформаторы александровского царствования, появился как бы вдруг, ниоткуда. Вообще-то Дмитрий Николаевич был достаточно хорошо знаком узкому кругу юристов. Он служил во II отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии, затем был обер-прокурором гражданского департамента Сената, но никогда не отличался ни реформаторскими помыслами, ни оригинальными идеями. Единственное, чем он запомнился на этих постах современникам, это борьба со взяточничеством и прочими злоупотреблениями, которые разъедали российские казенные учреждения.
Судьба Замятнина служит прекрасной иллюстрацией того, как николаевский режим не умел и не желал использовать потенциал крепких профессионалов, а также того, что борьба с живой мыслью, попытки задушить ее всегда, в конце концов, терпят поражение. Дмитрий Николаевич будто ждал высочайшего разрешения (а может, и действительно ожидал такового), чтобы обрушиться на старый суд и юриспруденцию в целом. Он, как и ранее, не мог похвастаться аналитическими способностями, глубокими научными познаниями, но, единожды поверив составителям новых судебных уставов, до конца остался их верным защитником. Дмитрий Николаевич трудился, не обращая внимания на шероховатости первых лет введения нового суда, нападки на него и слева, и справа, прямую клевету на деятелей реформы и на себя лично.
Он без всякого намека на ложное самолюбие признавался сотрудникам, что ему не до конца все ясно в новых судебных уставах, просил у них совета и помощи, внимательно выслушивал их мнение по тому или иному вопросу. Замятнин умел не только не выпячивать свое министерское "я", но даже прятать его, оставаясь среди юристов первым по должности в кругу равных по знаниям и умению организовать дело. Зато кадры для новых судов Дмитрий Николаевич подбирал сам, прекрасно понимая, что теперь появилась крайняя нужда не просто в чиновниках, но и деятелях, знающих, смелых, инициативных, обладающих даром слова, тактом и многими другими редкими для обычных российских бюрократов качествами. Замятнинский первый призыв в новые судебные органы, по общему признанию, оказался лучшим в дореволюционной России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139