Тут гражданская война, а они к Пушкину priebalis'b ! Ну, я их к тому же подальше послал, они меня и забрали с собой. А вас за что?
– Я тут по «Делу», – сдержанно ответил Гамилькар, удивляясь такому изобилию поэтов в России, – куда ни плюнь: кто-нибудь поминает Пушкина и с завыванием декламирует свои или чужие стихи, – но тут же не выдержал и сам прочитал наизусть пушкинскую «Телегу жизни»: – Хоть тяжело подчас в ней бремя…
(И так далее, до «ыбенамать».)
– Не «ыбенамать», а ебенамать! – с восторгом поправил Максимильян Волошин и принялся давать африканцу ценные советы: – Ыбена-матрена, если вы так любите Пушкина, тогда бойтесь Нуразбекова, следователя. Не дразните его, не читайте при нем стихи, он ненавидит поэтов. Он говорит: «Кость у поэтов белая, это ясно, а вот кровь у поэтов какая – красная или голубая?» Ненавидит, но интересуется Пушкиным. Опять сует мне на экспертизу какие-то стишки – Пушкин их написал или не Пушкин? Соглашайтесь с ним, кивайте, признавайтесь во всем. Человек-сволочь. Монстр, азиат косоглазый. Кто он такой – не пойму, я, кажется, видел его в позапрошлом году в питерской чека в кабинете у товарища Блюмкина, убийцы германского посла Мирбаха. А вот сейчас этот Нуразбеков у Врангеля… Не пойму, кому он служит. И нашим и вашим? Вроде интеллигентный человек, но очень уж сильно бьет, сука. Все о Пушкине расспрашивает – ни хрена не пойму; зачем ему Пушкин? Я его спросил: скажите, невинных вы выпускаете или расстреливаете? А он мне за это – в морду. У него всегда руки чешутся. Вон, электрику Валенсе два зуба выбил…
– Тли, – раздался голос сверху.
– Три, – перевел Максимильян Волошин.
Оказывается, в камере находился еще один арестованный – электрик Валенса. Он лежал на верхних парах лицом к стене и гвоздем по штукатурке бездушно выцарапывал граффити – кривыми польскими буквами известное русское:
A POCHLI WY VSE
– Он кто, этот электрик? Красный большевик? Подпольщик? – шепотом спросил Гамилькар.
– Поляк он. Большевики его под Варшавой в плен взяли, когда он выкручивал лампочку Ильича в штабе Тухачевского. Потом белые его освободили и назначили главным электриком.
– За что ж его так? Опять лампочку выкрутил?
– За то, что весь Бахчисарай без воды оставил.
– Взорвал водокачку? – ужаснулся Гамилькар.
– Ага. Но не взорвал, а спалил по пьянке. Вчера вместе с токарем сожгли водокачку. Совсем охренели. Напились и на весь Бахчисарай орали Баркова:
Наутро там нашли три трупа – Матрена, распростершись ниц, вдова, раздолбана до пупа, Лука Мудищев без петлиц и девять пар вязальных спиц.
– Нуразбеков токаря сегодня утром расстрелял, а электрика пообещал вечером.
Электрик Валенса на нарах тихо заплакал.
Слово за слово, и у них уже нашелся общий знакомый – оказалось, что этот Максимильян Волошин хорошо знал Николая Гумилева.
– Где он сейчас? – в волнении спросил Гамилькар.
– Кто, Nikola ? Боюсь, расстрелян в петроградской ЧК. У него на базаре при обыске обнаружили сразу два фальшивых паспорта и увели в ЧК с мешком селедки.
– На имя Шкфорцопфа?
– Скворцова. Похоже. Один паспорт был германским. Он играл в нелегальщину.
– Вы хорошо знали, его?
– Более чем, – вздохнул Максимильян Волошин. – Мы были друзьями. Более того: в лучшие времена этого серебряного века мы даже дрались с Николя на дуэли из-за – представьте себе! – несгораемой птицы Fenicse, асбестовые перья которой – будто бы перья которой! – Николя привез из будто бы библейской страны Ofire. После петербургских зим Коля совершенно дурел, прямо-таки ohoueval, рвался из России, даже доставал у каких-то нелегалов фальшивые паспорта. Ему нужно было обязательно попасть в Эдем! Я ему сказал: «Коля, какой Эдем, какой Офир, какой рай земной?! Публика, конечно, дура, и ее можно и нужно дурить до бесконечности, но мистификация коллег по поэтическому цеху должна иметь свои пределы. Все же не где-нибудь, а в серебряном веке живем».
Но по– настоящему Николя обиделся даже не из-за недоверия коллеги по цеху к несуществующему Офиру -тоже мне, Земля Санникова! – и не к любовному порошку из асбестовых игло-перьев дикого купидона, который (порошок) Николя обещался привезти из Офира (у Волошина в то время были проблемы с потенцией, но это психическое), а за стишки, которые напел ему Максимильян Волошин: «Коля-Коля-Николай, сиди дома, не гуляй». Из-за этой песенки (ее даже не Волошин сочинил), Николя прям-таки взбеленился и запустил в голову Максимильяна подвернувшуюся под руку железную рыцарскую перчатку (дом Николя всегда был переполнен странными, неожиданными предметами).
– Местом дуэли была выбрана, конечно, Черная речка в Петербурге, потому что там дрался Пушкин с Дантесом, – шепотом рассказывал большевистский подпольщик. – Николя прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой, как струганая доска, и торжественный, как всегда. Но со мной случилась беда – я оставил своего извозчика, пробирался к Черной речке пешком, огибал какие-то заборы и потерял в глубоком снегу калошу. Знаете, что такое калоши? Такие сверху черные, внутри красные, засунешь – приятно. Купил перед самой дуэлью. Знаете, сколько калоши стоят? Для меня это была настоящая трагедия, как пропажа шинели для Акакия Акакиевича. Смешно, конечно, но так бывает. Без калоши я ни за что не соглашался идти к барьеру и упорно искал ее вместе со своими секундантами на виду у Николя. Но безуспешно. Николя устал ждать, озяб, плюнул в снег, пошел к нам и тоже принял участие в поисках моей калоши…
Чем закончилась эта калошная дуэль, кто из серебряных поэтов стрелял в воздух, а кто по сугробам, – Гамилькар так никогда и не узнал, потому что его повели на допрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90