Другие не задумывались
над этим, да и сам Гильгамеш не смог бы ответить, почему его
сердце так часто бередило изумление перед предметами поклонения
всех шумеров. Объяснение этому может быть в том, что сам
Гильгамеш был Большим, он с детства познал соблазны
возвышающейся над человеческим силы и мерил богов по своей
мерке.
Но двум богам Большой доверял всегда. Первой была Нинсун,
матушка, слишком близкая, нежная, чтобы верить в ее причастность
соблазнительной грани самовольства. Вторым - Уту, Солнце, бог
света и определенности, судья, чья роль была ясна, а решения
чисты как летнее небо. Гильгамеш негодовал, если слышал о
соперниках Уту, воспринимал вызовы ему как попрание самого себя.
Именно поэтому в ответ на вопрос Энкиду он выкрикнул имя
Хуррумского демона: пресловутая тьма под сводами кедров, так
напоминающая преисподнюю, казалась Большому самым наглым
вызовом.
Что урукцы? Они испугались. Старейшины стали вспоминать ужасы,
которые слышали с детства про Хуваву. "Голос его как ураган,
вместо губ - пламя, вместо дыхания - смерть",- слова
древних гимнов звучали впечатляюще.
- Никто другой за меня не умрет! - отмахнулся Гильгамеш.
Тогда старейшие начали перечислять богов, которые уделили Хуваве
частицы своей силы. Неожиданно они вспомнили и про Уту.
Получалось так, что гора Хуррум охраняла путь закатного солнца,
а Хувава ходил у Уту в привратниках.
- Нет! - резко возразил Гильгамеш.- Не верю, что Хувава
славит Солнце. Наоборот, он бежит от Уту. Но не убежит от меня.
Что до врат преисподней - тем лучше, мы распахнем их и
посмотрим. Неужели вам не интересно было бы заглянуть туда?
Старейшины бормотали оградительные заклятья, безрассудство
Большого приводило их в трепет. Построил стены, победил
Агу - это, конечно, славно, но достаточно ли для того, чтобы
похваляться перед самим Куром?
Однако старейших для того и выбирают, чтобы они боялись.
Гильгамеша удивил Энкиду. Вначале тот принял слова Большого с
восторгом, однако чем ближе дело шло к походу, тем более
тревожным становилось его лицо.
- Прошлую свою жизнь я помню уже плохо, смутно, словно бы
сквозь дым от очага. Но знаю точно, что звери боялись гор. Может
быть, мне это только кажется, но я припоминаю рвы, колючки,
холод из-под крон деревьев. Погадай, Большой, может быть камни
да кости подскажут, идти, или нет!
Гильгамеш даже обиделся.
- Какая глупость! Пусть женщины слушают гадальщиков. Когда
же камни предсказывали доброе? Нет, Энкиду, прекращай
беспокоиться. Даже если я умру там, слава-то останется. Подумай,
в Уруке станут подрастать дети и приходить к тебе: "Скажи,
Созданный Энки, что совершил наш Большой, твой друг и названный
брат?" Вместо того, чтобы печалить меня, подумай, о чем ты
будешь им рассказывать...
Одна Нинсун не отговаривала Гильгамеша. Только морщины на лице
жрицы стали темнее.
- Хорошо, сын мой,- женщина оторвалась затылком от
конусообразного алтаря.- Я пойду говорить с Уту. Позови Энкиду
и ждите меня здесь.
Жрица молилась на крыше Кулаба. Когда она вернулась в храм
Нинсун, на ней были торжественные одеяния. Грудь женщины
украшало массивное драгоценное ожерелье, голову венчала
серебряная тиара, а от тела веяло мыльным корнем. Она была
погружена в себя и, даже усевшись перед алтарем, не сразу
посмотрела на братьев.
- Ну, беспокойные сердца,- наконец грустно улыбнулась
жрица.- Много со мной говорил Уту, но не все я поняла. Однако
удерживать вас не стану.- Ее глаза некоторое время перебегали
с Гильгамеша на Энкиду и обратно.- Да вас и не удержать. Как
бы ни хотелось мне этого. Когда сердце просит, таким, как вы,
нужно идти. Даже если цель путешествия - Хувава.- Она
вздохнула.- Одно - чувствую это! - я должна сделать:
посвятить тебя, Энкиду, Гильгамешу.
- Я и так посвящен ему,- осторожно сказал степной
человек.
- Ты же назвала нас братьями! - удивился Большой.- А
братья посвящены друг другу - кто этого не знает?
- Я, Нинсун, твоя мать, желаю этого,- женщина властно
протянула руку Энкиду.- Могучий, не мною рожденный, подойди
сюда. Не бойся, разве так страшна названная матушка?
Энкиду доверчиво улыбнулся и взял ее за руку. Огонек странной
решимости зажегся в глазах жрицы.
- Здешние жены богов, жрицы Кулаба, уже ведут
священный хоровод во дворе. Прислушайся, они славят тебя,
посвященный Гильгамешу!
Большой напряг слух и услышал приглушенный стенами женский
напев.
- Пусть счастлива будет твоя доля,- продолжала
Нинсун.- Иди перед Гильгамешем, отводи от него грозу - тогда
мое благословение пребудет с тобою. А еще носи талисман, пусть
он бережет твою грудь.
С этими словами жрица-Нинсун сняла с себя ожерелье и перекинула
его через шею Энкиду.
* * *
Созданный Энки любил, покряхтывая от внимательности,
разглядывать талисман. Пронизанные серебристой нитью, переменною
чередою шли кусочки горного хрусталя и яхонты. Тяжелое, оно
сверкало на солнце так, что Энкиду был виден издалека. По этой
причине он ни разу не участвовал в охоте. На предложения
Гильгамеша снять ожерелье и спрятать в походном мешке, степной
человек отвечал неизменным отказом:
- Матушка одела его мне на шею не просто так. Здесь есть
какой-то смысл, нельзя забывать об этом.
Как ни крути ожерелье, всюду оно было одним и тем же. Старый
мастер подобрал одинаковые по размеру камни и расположил их в
бесконечный хоровод.
- С таким ожерельем можно не беспокоиться о
будущем,- беспечно говорил Большой.- Даже бормоталы в обмен
на такое сокровище дадут тебе еды на множество дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61