Он опустил голову, спустил флаг и остальное тоже. Только штанина его пижамы была слегка оттопырена. Когда порядок был наведен, Херкман мне говорит: «Тебе с этими неотесанными, парень, оставаться нельзя, идем со мной».
Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: «Ты будешь спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться». Хорошо начиналась моя военная карьера, согласитесь? Ни слова не говоря, я сворачиваюсь в клубочек на кровати, а сам думаю, что нам будет тесновато двоим, учитывая, что в вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он тоже был их этих. Романтичный и нежный. «Зови меня, моя девочка», — шепчет он в темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочкой! Я тут же встаю с постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня нет никакого желания играть с ним в Анжелику — маркизу ангелов!
И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою каморку. На следующий день на улице шел сильный дождь.
Мрачный Херкман выводит меня во двор.
«Ложись», — рявкает он и показывает на грязь.
«Я же испачкаю свой красивый костюм», — возражаю я.
«Десять суток губы! Ложись!» — взвился унтер. Я вынужден был подчиниться. Это продолжалось несколько часов. Я весь был вымазан. Глина была везде: на физиономии, в волосах, в ушах, в ноздрях, во рту и даже в дупле зуба! У меня такое впечатление, что и сейчас на мне еще осталась глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить эту процедуру и послезавтра тоже… Настоящая голгофа! Бедственное бедствие! У меня появились мысли о дезертирстве. В конце концов я не выдержал и пошел к командиру батальона. Майор нормально понимал жизнь и не любил игру в магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.
Берю прокашливается.
— И вот, — продолжает Докладчик, — я снова возвращаюсь на гражданку и становлюсь ищейкой. Я женюсь. Идет время. Однажды вечером, а я служил тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под названием «Золотая капля». И кого же я застаю в объятиях одного матросика? Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.
* * *
«О, Херкман! — вздыхаю я, — давай-ка назови меня моя девочка…»
Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.
— Как я его метелил, ребята! — мечтательно говорит он. — Какой это был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!
Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.
— Молодого человека, понимаете, надо предостерегать против педиков. Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока он сообразит, что к чему, он уже окажется на пусковой платформе. Естественно, если он собирается сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То же самое можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и парикмахера. Ко, кроме этих четырех областей, о которых я вам говорю, отцу семейства непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте! Стенки легких у Торжественного слипаются от недостатка воздуха, и он смолкает.
— Ну, что, прервемся? — спрашивает он. — Я сегодня немного затянул, по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.
Мы поглядываем друг на друга, в раздумье пожимая плечами. Некоторые посматривают на свои золотые.
Я беру ответственность на себя.
— Господин преподаватель, — обращаюсь я к нему, — кому невтерпеж, тот может мотать, остальные остаются.
— Хоп! — отвечает преподаватель хороших манер.
Один из парней, который вот уже несколько минут вертится, как на иголках, встает и смущенно лепечет, что он записался на прием к дантисту. Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.
— Давай, давай, иди ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля, говорит он ему. — Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых парней со своим запломбированным зубом.
Наш товарищ под улюлюканье аудитории покидает зал. Берю пожимает плечами.
— Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, — вздыхает он, от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!
Но вдохновение быстро возвращается к нему.
— Надо, что бы я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей. Я заметил, что в настоящее время молодой человек плохо питается. Жратву он считает делом второстепенным, почти лишним. Он рубает что попало и где попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане. Это заставляет поваров готовить еду на скорую руку. Так появляются «гамбургеры» — это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей столовке. Протертая морковь, мясной фарш, йогурт — вот что такое меню современного подростка! Клянусь вам! А для снобов придумали сэндвичклуб: другими словами, урна с бутербродами! Туда все напихано: огрызки томатов, кусочки курицы… как будто это уже один раз рубали! Для меня это слишком мало, спасибо! Катастрофа со жратвой — это драма, потому что чем может гордиться француз еще, кроме де Голля-спасителя? Только «Ситроеном», словарем «Пети Лярусс» и своей кухней, правда? Что вы еще можете назвать? Сейчас молодой человек стыдится жратвы. Ганди! Он согласен лопать завтрак в пилюлях!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116