- Откуда ты выдумал, будто женские срамные части здесь
так дешевы? В этом городе много женщин недоступных,
целомудренных, а равно и девственниц.
- Еt ubi prenus? { А где вы их возьмете? (искаж. лат.)}
- спросил Панург. - Я вам сейчас выскажу не мое личное
мнение, - таково действительное положение вещей. Скажу, не
хвастаясь: я успел поддеть на удочку четыреста семнадцать с тех
пор, как я в этом городе, а я и всего-то здесь девять дней, и
вот только нынче утром встретился мне один добрый человек,
который нес в переметной суме, вроде Эзоповой, двух девочек по
третьему, от силы - по четвертому годику, одну - впереди,
другую - сзади. Он попросил у меня милостыню, я же ему на это
ответил, что у меня куда больше яичек, чем денег, а потом
спросил: "Добрый человек! Что, эти две девочки -
девственницы?" - "Братец! - отвечал он. - Я вот уже два года
как их ношу, и если говорить о той, которая впереди, потому как
она всегда у меня перед глазами, то она вроде как будто
девственница, - впрочем, руку на отсечение я за это не дам. А
насчет той, которая сзади, ничего определенного сказать не
могу".
- Какой же ты славный малый! - воскликнул Пантагрюэль.
- Я велю одеть тебя в ливрею моих фамильных цветов.
И он, точно, вырядил Панурга по последней моде; Панург
только пожелал, чтобы гульфик на его штанах был в три фута
длиною, и притом не круглый, а четырехугольный, что и было
исполнено, и на Панурга после этого было одно удовольствие
смотреть. И сам Панург часто говаривал, что род человеческий
еще не знает всех преимуществ и всей пользы длинного гульфика,
но со временем он-де это поймет, ибо все полезные вещи
изобретаются в свое время.
- Да хранит Господь того, кому длинный гульфик спас
жизнь! - твердил он. - Да хранит Господь того, кому длинный
гульфик принес в один день сто шестьдесят девять тысяч экю! Да
хранит Господь того, кто благодаря своему длинному гульфику
спас целый город от голодной смерти! Hет, ей-Богу, когда у меня
будет больше свободного времени, я непременно напишу книгу Об
удобствах длинных гульфиков!
И точно: он написал большую прекрасную книгу с картинками,
однако, сколько мне известно, в свет она еще не вышла.

ГЛАВА XVI. О нраве и обычае Панурга

Панург был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, не
высокий, не низенький, с крючковатым, напоминавшим ручку от
бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей
степени обходительный, впрочем слегка распутный и от рождения
подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили
так:

Безденежье - недуг невыносимый.

Со всем тем он знал шестьдесят три способа добывания
денег, из которых самым честным и самым обычным являлась
незаметная кража, и был он озорник, шулер, кутила, гуляка и
жулик, каких и в Париже немного.
А в сущности, чудеснейший из смертных.
И вечно он строил каверзы полицейским и ночному дозору.
Соберет иной раз трех-четырех парней, напоит их к вечеру, как
тамплиеров, отведет на улицу св. Женевьевы или к Hаваррскому
коллежу, и как раз перед тем, как здесь пройти ночному дозору,
- о чем Панург догадывался, положив сначала шпагу на мостовую,
а потом приложив ухо к земле: если шпага звенела, то это было
непреложным знаком, что дозор близко, - Панург и его товарищи
брали какую-нибудь тележку, раскачивали ее изо всех сил и
пускали с горы прямо под ноги ночному дозору, отчего бедные
дозорные валились наземь, как свиньи, а в это время Панург с
товарищами убегали в противоположную сторону: должно заметить,
что и двух дней не прошло, а Панург уже знал все парижские
улицы и закоулки, как Deus det { Боже, ниспошли [нам мир свой]
(лат.)}.
Иной раз в таком месте, которого ночному дозору никак
нельзя было миновать, он насыпал пороху, потом, завидев дозор,
поджигал, а потом с удовлетворением смотрел, какую легкость
движений выказывают караульные, вообразившие, что ноги им жжет
антонов огонь.
Особенно доставалось от него несчастным магистрам наук и
богословам. Встретит, бывало, кого-нибудь из них на улице - и
не преминет сделать гадость: одному насыплет навозу в шляпу,
другому привесит сзади лисий хвост или заячьи уши, а не то
придумает еще какую-нибудь пакость.
В тот день, когда всем богословам было ведено явиться в
Сорбонну на предмет раскумекивания догматов, он приготовил так
называемую бурбонскую смесь - смесь чеснока, гальбанума,
асафетиды, кастореума и теплого навоза, подлил туда гною из
злокачественных нарывов и рано утром густо намазал этой смесью
всю мостовую - так, чтобы самому черту стало невмочь. И уж как
начали эти добрые люди драть при всех козла, так все нутро свое
здесь и оставили. Человек десять - двенадцать умерли потом от
чумы, четырнадцать заболели проказой, восемнадцать покрылись
паршой, а более двадцати семи подхватили дурную болезнь.
Панург, однако ж, и в ус себе не дул. Он имел обыкновение
носить под плащом хлыст и этим хлыстом немилосердно стегал
молодых слуг, чтобы они попроворней несли вино своим хозяевам.
В его куртке насчитывалось более двадцати шести
карманчиков и карманов, и все они у него были набиты:
в одном из них хранились свинцовая игральная кость и
острый, как у скорняка, ножичек, которым он срезал кошельки;
в другом - сосуд с виноградным соком, которым он прыскал
в глаза прохожим;
в третьем - головки репейника с воткнутыми в них гусиными
и петушьими перышками, - он сажал их добрым людям на плащ или
же на шляпу, а еще он любил приделывать людям рожки, с которыми
они потом так и ходили по всему городу, а иногда и всю жизнь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45