— Нет, он появился с западной стороны мотеля.
— Что вы хотите этим сказать?
— Бензоколонка находится у правого крыла здания. Со стороны Загреба, значит. Ромео появился справа, прошел мимо меня, как ни в чем не бывало, подмигнул и подошел к своему рефрижератору. Кажется, он слегка прихрамывал.
— И?
— Я видел, как он встал на подножку, открыл дверцу и забрался в кабину.
— Когда вы его видели?
— То есть в котором часу? Точно не знаю—наверное, где-то в середине первого тайма.
— Не до начала матча?
— По-моему, уже после того, как венгры забили нам гол; знаете, на бензоколонке есть транзистор...
— Это все?
— Еще я видел, как выходил толстый немец.
— Он ходил в автосервис узнать насчет своего «мерседеса», это мне известно.
— Но вначале он направился к машине Ромео...
— Что вы сказали?
— Что сказал, то и повторю. Однако я не знаю, подходил ли он к ней. Подъехала колонна болгарских рефрижераторов и все загородила. По правде говоря, у меня не было причин следить за чьими-либо передвижениями.
— Вы видели еще кого-нибудь?
— Вас! — Прпич усмехнулся.— И Веселицу.
— Я постоял на пороге...
— И вас, и Веселицу я видел у дверей. Вернулись ли вы в мотель или куда-то еще направились — этого я с уверенностью сказать не смогу.
— А Веселица?
— Кажется, он сразу вернулся в ресторан. Но и в этом я не могу поклясться.— Он пожал плечами.—Не возьму грех на душу.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Кто я такой, чтобы кого-нибудь подозревать! Пытаюсь спасти собственную шкуру, а не знаю как...— Он помолчал, пристукнул стаканом по столу, отпил глоток пива и вытер губы ладонью.— Видите ли, подъезжало много машин. Может, кто-то подъехал и, убив Ромео, скрылся.
— А Юлиана?
— Это-то меня и смущает. Не улавливаю связи.
— Однако она существует!
— Есть некая таинственная связь...— продекламировал поэтически настроенный Прпич.
— Да,— согласился я.— И когда тайна раскроется, мы увидим, что были близки к ее разгадке.
— Знаете, у меня есть кое-какое образование.— Он усмехнулся.— Экономист с бензоколонки! Но по природе своей я очень привязан к земле — крестьянское дитя. Земля по-настоящему справедлива и с одинаковой любовью принимает всех в свои объятия... У меня предчувствие... то есть мне кажется, что последует продолжение...
Я недоверчиво взглянул на него.
— Вы думаете, на очереди кто-то из нас?
— Думаю,— грустно признался Прпич.— И хочу, чтобы это был я: уж тогда бы наверняка была доказана моя невиновность!
— Откуда такие мрачные мысли?
— Предчувствие — как у старой бабки! И оно мне подсказывает, что следователь Сенечич опять вызовет меня первым на допрос.
— Прпич,— я дотронулся до его плеча,— как вы полагаете, что понадобилось Ромео за мотелем?
— Не знаю, может, хотел взглянуть, как колосится пшеница! Не знаю, правда, не знаю.
В гостиную вошел милиционер, приблизился к нашему столу и пригласил Прпича к следователю. Поднимаясь со стула, Прпич торжествующе взглянул на меня, будто хотел сказать: «Что я вам говорил!», но не произнес ни
слова, только махнул рукой и зашагал впереди милиционера. Я остался в одиночестве. Через три столика от меня сидели Чедна, Штраус и его дочь. Я слышал их голоса; мне показалось, что отец и дочь ссорятся, а Чедна внимательно прислушивается.
За соседним столиком сидел Веселица, и, если бы он не покачивался из стороны в сторону, я бы и впрямь поверил, что это восковая фигура. Он раскачивался все сильнее, и в какой-то момент я испугался, что бедняга без чувств упадет со стула.
— Вам нехорошо? — спросил я, подсев к юноше.
Он не отозвался: мысли его были далеко отсюда. Однако раскачиваться перестал. Куда был устремлен его взгляд? Я боялся вывести его из этого состояния, вернуть к действительности. Шли минуты, и мне делалось не по себе. Лучше было ни о чем не думать. Я услышал шепот Нино:
— Юлиана сказала, что ребенок ее погубит. Она погубила и ребенка, и себя.
Мне хотелось спросить, что он имеет в виду. Что значит «погубила и ребенка, и себя»? Неужели Веселица считает, что Юлиана покончила с собой? Не может быть!
— Вы думаете, Юлиана...
Нино помотал головой, не давая мне договорить, и снова начал раскачиваться. Он, очевидно, не желал поддерживать беседу, тем более откровенную.
А я вдруг вспомнил, что Юлиана не открыла ему дверь, когда он пришел напомнить ей про лекарство. Мне кажется, мы сидели так, словно немые, минут десять, когда вернулся Прпич. Он сел за тот же столик, за которым мы с ним беседовали, а милиционер вызвал Штрауса. Я увидел, как румяный толстый немец тяжело поднимается со стула, не отрывая взгляда от Розмари, опустившей голову на грудь. Он склонился к Чедне, что-то сказал ей и покинул гостиную в сопровождении милиционера.
Мне вспомнилось, как говорил Прпич: все мы под подозрением! И Штраус тоже! Я собирался пересесть к Прпичу, когда меня позвала Чедна.
Розмари по-прежнему сидела, не поднимая головы, и тихо плакала. Чедна ласково гладила ее светлые длинные волосы.
— Одна трагедия за другой! — шепнула мне Чедна.— Штраус ужасно зол; он даже сказал, что Розмари маленькая ведьма и приносит несчастье, что ее следует хорошенько отстегать. Он отчитал ее за то, что она чересчур крепко спала: едва не пришлось взломать двери, чтобы уложить в постель больную Юлиану. Розмари оправдывалась, мол, его подозрения напрасны и нехорошо так о ней думать. В ответ Штраус сказал, что ему известна истина и Розмари получит по заслугам. При этом он неприлично выражался, употреблял жаргонные немецкие слова, которыми называют проституток. Грозился, что обреет наголо, вымажет смолой и подожжет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33