Во мне просыпается язвительное желание иронизировать, внести беспокойство в эту Гулеву уверенность, нарушить его возвышенность, уничтожить его чуткость. Я возвращаюсь всем туловищем к нему:
- А скажите, пожалуйста, Иван Васильевич, вы религиозный человек?
- То есть как?
- Ну, очень просто, вы религиозный человек, или нет?
Он мнется, ему становится неловко. Он не понимает, зачем это, и не знает, что ему отвечать. Я улыбаюсь:
- Очевидно, по формуле Остапа Вишни: дома верую, а на службе - нет?
Гуля неуверенно разводит руками,
- Да, - говорю я, - не в том дело! Весит не это, а другое: можете ли вы понять чувства религиозного человека?
Гуля даже немного обижается, что его об этом спрашивают.
- А как же! Конечно, что могу!
- Ну и ладно, Значит, вы можете понять ситуацию, как она сложилась. Вот вы добивались, вы были инициатором, точнее, одним из инициатором, чтобы Варяжская церковь, которую собирались, отобрав от приходского совета, закрыть и передать коммунхоза, была обращена в культурно-художественный заповедник.
Он не понимает, зачем я все это говорю.
- А был! Но ведь для чего это? Разве я что?
- Нет, ничего! Меня интересуют только некоторые детали!
- Детали? - Переспрашивает Гуля,
Он достаточно выпил, этот Гуля, его качает, язык ему не совсем послушный, мысли несколько путаются и перепрыгивают.
- Детали, это хорошо! Это я согласен!
- Допустим, на днях вас назначат заведующим филиалом. Не исключено это?
Гуля счастливо смеется. Это его мечта. Он надеется. Он хотел бы, чтобы это произошло.
- Ну хорошо! Вот вас назначили на эту должность, первой вашим делом будет открыть царские врата чтобы посетитель могли проходить в алтарь и рассматривать Линником мозаики. Так?
Гуля соглашается:
-Да!
- Но за каноническими предписаниями, как это вам хорошо известно, мирской лицу не годится ни открывать царские врата, ни проходить через них. Но, несмотря на это, вы открывает олтарну завесу и церковные врата, вы идете через врата, хотя это истинное кощунство.
У Гули пересыхает в горле он спазматические глотает слюну, и говорит:
- Да, - покорно согласился он, - это кощунство!
- Или хватит у вас решимости, согласно церковным правилам, написать объявление и вывесить его перед входом в алтарь: «Женщинам и лицам неправославного вероисповеданию вход в алтарь запрещен»? ..
- Ростислав Михайлович! - Умоляет он, - Ростислав Михайлович, зачем это вы?
Но я неумолим. Я кладу руку на плечо Гули, смотрю ему в глаза.
- Будем честными, по крайней мере с собой. Договоров до конца то, что надо договорить. Откажемся от нашей интеллигентской привычки всегда останавливаться на полпути и никогда не доходить до края. Мы привыкли ходить всеми путями, поскольку каждый другой путь нам кажется таким же хорошим, как и тот, которым мы шли перед этим. Имейте мужество признать, что нет половинных истин. Истина одна и сплошная.
Гуля сконфуженно смеется. Он пытается смехом прикрыть свою растерянность:
- Чего вы хотите от меня?
- Я! От вас? Ничего, мой друг! Вполне ничего! Ничего, кроме славы. Ничего кроме того, чтобы вы признали, что мытарь из коммунхоза, закрывая церковь и вкочуючы к ней бочки с керосином, маслом и селедкой, был бы далеко последователен, чем мы с вами, чем каждый из нас, чем вы, что, сделав из Церкви Музей, говорите: Слава Тебе Господи, что я не такой, как этот мытарь!
Гуля пытается защищаться.
- Но, Ростислав Михайлович, вы забываете о художественной вес варяжской церкви, об эстетической стоимость Линникових мозаик. Мы же спасает их от гибели, мы же сохраняем их для будущих поколений. Это же наша обязанность. Я не понимаю вас, Ростислав Михайлович, как вы можете это говорить. Вы шутите?
- Жадные шутки, уважаемый Иван Васильевич, жадные шутки! Нет эстетических ценностей самих по себе. Линник строил церковь, а не экспозиционные зале выставки. Изолированное эстетическое отношение к религиозным дел это кощунственное отрицание их метафизической сути.
Я оставил Гулю перед гостиницей вполне растерянным. Он беспомощно бормотал:
- Как же так? Это невозможно! Это шутка! Зачем так? Я уполномочен Комитета охраны памятников. Это моя обязанность.
Он суетился и подпрыгивал. Я не слушал его. Я пожал ему руку и вошел в пивтемного вестибюля.
Я шел мимо строй пальм в кадках, отраженный в настенных люстрах, и чувствовал, что с каждым шагом меня все охватывает все большее и большее бешенство. Я сердился на себя: зачем я начал этот разговор с Гулей? Для чего для кого нужна была эта беседа? Зачем я смутил покой человека, определенной себя, исполненной уважения к себе и другим? Я обеспокоил его совести, и не знать, для чего я сделал это: по прихоти? идиому! .. Для чего надо было мне вмешиваться в дела, которые и меньше не обходили меня? Во мне возникает чувство полынно огорчения!
Я беру от портье ключи на большом проволочном круге, кучу писем и записок, несмотря засовывает их в карман и широкими лестницами, покрытыми мягким ковром, поднимаюсь вверх.
Я открыл дверь, зажег электричество и увидел сразу на столе букет китив. Обризкани водой розы были горделиво-пышные и свежие. Их цветущая красота взволновала меня. Милое девчонка! Сегодня первый вечер со дня нашей встречи, который мы провели не вместе. Не лучше было бы отказаться от обеда в Витвицкий и пробыть вечер с Ларисой?
Я из благодарности склоняю уста к лепестков роз. Какая пышность цвета! Которая величие буйство! Какая роскошь красок! Меня наполняет чувство излишества, и вместе с ним приходит, как всегда, ощущения.
Решаю галстук, сажусь на стул, сбрасываю ботинки, надеваю туфли, помыться и спать! Я уже берусь за полотенце, я уже предчувствую холодное щекотание ручьев, течь по телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62