Если Чувала пересадить к Шпараге, то классному руководителю ничего не останется, как посадить Хиггинса рядом со мной. Я вспомнил, что стал почти каменным, и тяжелыми шагами подошел к Чувалу.
- Слушай, Чувал, - сказал я, - в прошлом году я тебя пригласил сидеть со мной, так ведь? А в этом году я хочу сидеть с новеньким. Давай садись со Шпарагой. Какая тебе разница?
Чувал расстроился и сразу стал похож на того чудака, который по ночам с крыши луной любуется.
- Быстроглазый, - сказал он, - я не пересяду! Это мое место. Сам иди к Шпараге!
И хотя я стал почти каменным, я пожалел, что затеял это: Чувал готов был расплакаться. Но не мог же я позволить, чтобы он покрикивал на меня. Я перелез через спинку парты, сел на свое место рядом с Чувалом, уперся спиной в стену, а ногами стал спихивать Чувала. Он цеплялся за парту, упирался, но вдруг вскочил и выбежал из класса. Вот нежная душа! Я догадывался, куда он убегает: в парк. С ним такое случается: смотрит учитель, а Чувала на уроке нет. Где Чувалов? В парке! Раза два пробовали об этом с его мамой говорить. Но она такая же странная, как и ее сын: начинала нервничать и только одно повторяла: "Не трогайте вы его, не трогайте! Погуляет - вернется". Вот учителя и махнули рукой на эти странности Чувала: учится он хорошо, к тому же такой застенчивый, что его так и хочется похвалить.
Но на этот раз Чувал в коридоре наткнулся на маму Хиггинса, она вернула его в класс. Началось разбирательство. Чувал молчал. Ему теперь вздумалось улыбаться: что это, мол, я выкинул такое? Не хотел он перед всем классом признать, что я его обидел. Эту улыбку надо было видеть. В классе притихли. Что он со мной делал этой улыбкой! Щипать в глазах начало - я чуть не раскаменел. На Свету Подлубную эта улыбка тоже подействовала: Света рассказала маме Хиггенса, из-за чего Чувал хотел убежать. На меня Света бросала презрительные взгляды.
- Он вообще проныра! - представила она меня новой учительнице.
Я сказал:
- Чего суешься, фискалка?
Мама Хиггинса мне велела молчать и стала наводить справедливость: меня она пересадила к Шпараге, а Хиггинс сел на мое место с Чувалом. Никогда еще мои начинания не оканчивались таким крахом. Но я решил не падать духом.
- Привет! - сказал я Шпараге. - Что там твой папа собирается нам новенькое сказать?
На этот раз Шпарагу какая-то муха укусила.
- Замолчи! - сказал он. - Тебе ли над моим папой смеяться? Ты... тонтон-макут, - выпалил он и отвернулся, чтоб уже никогда в жизни на меня не смотреть, но зато косился он на меня почти все время - ох, нехорошо он обо мне думал. Но приходилось мириться. Не дашь же человеку под ребро за мысли!
На перемене мама Хиггинса подозвала меня. Произошла первая в этой истории беседа о моих поступках. Мама Хиггинса так возмущалась, как будто никогда с плохими поступками не сталкивалась. Хотелось ей объяснить, что поступки бывают всякие, - нужно это помнить, тогда сохранишь здоровье. Я сказал:
- Вы человек новый и многого не понимаете. Сейчас я вам кое-что покажу.
У меня для такого разговора была припасена вырезка со статьей из газеты. В статье говорилось о воспитательной работе в школах, о том, в каких школах справляются, а в каких нет. Нашу школу в статье критиковали. Я показал вырезку маме Хиггинса. Она прочла и спросила:
- Ну и что?
Я ей объяснил:
- То, что произошло у меня с Чувалом - это ерунда. В нашей школе и не такое случается: в позапрошлом году двое десятиклассников рвали цветы с клумбы чуть ли не в центре города.
- Твой поступок ничуть не лучше, - сказала она.
- Может, вы и правы, - сказал я и сделал вид, что задумался над своим поступком. - Только вот педколлектив здесь не на высоте. Вы, наверно, заметили, как прошел первый звонок? Не упади первоклассник, вы бы ни одной детской улыбки не увидели.
Кажется, я ее озадачил. Но мне этого мало было: я большие надежды возлагал на статью: ценная бумага! Я сообщил маме Хиггинса, что уже давно сам своим воспитанием занимаюсь, потому что на такой педколлектив нельзя положиться. Но что я могу сам в свои тринадцать лет? Опыта мало, знаний мало. Понятно, что не всегда получается. Тут у нее лицо стало удивленным, и я приободрился.
- Я-то еще ничего, - стал я отделывать концовку разговора. - Вы скоро убедитесь, какая в этих стенах публика. Каждый третий - хулиган, а обманщики - так все до одного.
И ей не помешает быть немного испуганной. Я потянул к себе вырезку: еще пригодится. Мама Хиггинса о чем-то задумалась и не сразу разжала пальцы. Потом она стала меня честить: спросила, как это я додумался носить такое и предъявлять учителям. Как будто трудно додуматься приберечь нужную бумагу. У деда целая папка бумаг, и он знает, когда какую достать. Мама Хиггинса назвала меня маленьким демагогом и перестраховщиком в пеленках. Я понял: нельзя соваться с бумагой к малоизученному человеку.
- На меня ты можешь положиться, - подытожила мама Хиггинса. - Я буду заниматься твоим воспитанием по всем правилам. Ни одна газета не придерется. Держись, Дербервиль! - И улыбнулась.
Вот так улыбка! Нужно быть начеку.
О том, как я чуть было не стал суеверным и вынужден был призвать
на помощь науку. Здесь вы найдете полезный совет, касающийся
того, как быстрей всего отыскать научную истину
Я вспомнил, что забыл окропить свой портфель.
Во втором классе в первый день занятий по дороге в школу я поскользнулся все на той же узкой плывущей вниз улице - она после ночного дождя над многими подшучивала - и шлепнулся в лужицу, успев бросить под себя портфель. Наверно, это ловко у меня вышло: старшеклассник, который шел следом, сказал мне: "Молодец", помог встать и посоветовал помыть портфель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67