«Удержите своего могущественного дядю, не давайте ему начинать войну с Орденом! Короли тоже люди, дайте нам насладиться покоем и празднествами, перестаньте тратить деньги диацеза на оружие и припасы. Как хочется, чтобы двор наш роскошью и блеском мог соперничать с другими европейскими дворами!»– Ты ответил что-нибудь королеве? – спросил Гизе. – Объяснил ей, что войны все равно не миновать, но что, когда бранденбуржец войдет в силу, это будет не война, а бойня, тевтоны сотрут Вармию с лица земли?Коперник молча смотрел вперед на вихри снега, взметаемые ветром.– Я ничего не сказал ей, – наконец отозвался он. – Не следует в такой торжественный день, как свадьба ее величества, напоминать о неприятностях… Дядя, конечно, не преминул бы воспользоваться таким предлогом, чтобы поговорить о деле, которое нас всех волнует. Но я рассудил так: если даже сам Зыгмунт верит племяннику, то как мне убедить королеву в своей правоте? Кроме того, беседуя со мной, ее величество кидала по сторонам такие беспомощные взгляды, что я понял: королева жаждет поскорее закончить разговор. Пишет же этот повеса Эйзенберг, что, кроме жалоб и наставлений, от вармийцев ничего не услышишь. А так как ни жалоб, ни наставлений с моей стороны не последовало, то ее величество, очевидно, из благодарности за молчание завела со мной любезный разговор. «Слыхали ли вы, – спросила королева, – новые стихи пана Дантышка, королевского секретаря? И добавила: – Матерь божья, у меня даже язык не поворачивается сказать о Дантышке „его преподобие“, такой это приятный и обходительный господин! Какая жалость, что он принял духовный сан!»Возок переваливался с ухаба на ухаб, разговаривать стало трудно.– Ну, Дантышку сан его нисколько не мешает вести светский образ жизни, – заметил Гизе с грустной усмешкой.Но Коперник не поддержал этого разговора.– Тидеман, Тидеман, – с болью произнес он, – как необходимо нам возможно скорее получить письмо Альбрехта! У меня и без того тяжело на сердце, а как подумаю, что с Каспером Бернатом могла стрястись какая-нибудь беда…Друзья замолчали и до самого поворота дороги к Лидзбарку обменивались только короткими замечаниями.Оба думали об одном и том же: жадные отцы каноники держатся за свои насиженные места, за пребенды, Пребенды – доходы духовных лиц, поступающие от населения.

за власть. Они обвиняют владыку в том, что он не хочет ладить с Орденом. Рассуждают святые отцы примерно так: если действительно на границе Вармии вырастет могущественное, враждебное Польше государство, то кто его знает, может быть, для Вармии выгоднее поддерживать добрососедские отношения именно с ним, а никак не с Польшей?Отец Тидеман вспомнил свой разговор с одним из членов капитула. «Миколай Коперник, – сказал тот каноник, – весь в дядю! Все ему нужно, во все он вмешивается! Сидел бы у себя в Лидзбарке, лечил бы своих грязных хлопов, если ему это так нравится, да любовался бы на звезды. А ему, видите ли, обязательно надо защищать Польшу от тевтонов, как будто король и без него не справится… А то ему вдруг приходится не по нраву, что города сами чеканят монету, – от этого, мол, Польше большой убыток, так как чеканщики подмешивают к серебру медь и олово… Да бог с ней, с Польшей! Правда, из-за порченой монеты товар у купцов сильно дорожает, но отцов каноников это не касается: не станут же купцы драть втридорога с духовных особ… А господа шляхтичи пускай себе раскошеливаются!»«Что им за дело до великой Польши, этим ленивым сердцам! – с грустью думал отец Гизе. – Был бы им хороший стол, да мягкая перина, да почтительные слуги, да щедрые прихожане…»– Говорят что-нибудь о чеканке монеты? – спросил вдруг Коперник.Отец Тидеман даже вздрогнул, хотя он и привык к тому, что ему с братом Миколаем одновременно приходят на ум одни и те же мысли.Да они с Миколаем, пожалуй, ближе, чем братья, и больше, чем друзья: и у того и у другого одни помыслы и одни заботы.– Я как раз сейчас раздумывал об этом, – признался он устало. – Достаточно было тебе с владыкой уехать, как в капитуле завязались распри и споры… Все о той же чеканке монеты. А в магистратах, говорят, до рукопашной доходит…– И все клянут меня? – спросил Коперник с невеселой улыбкой. – Ничего, когда-нибудь убедятся, как я был прав! Из-за алчных купцов страдает вся Польша!С порченой монеты мысли Тидемана Гизе перешли на Дантышка, о котором с такой похвалой отзывались при дворе. Да, верно: не к чему было Дантышку принимать сан! Именно такие, как он, и вызывают в народе ненависть к духовенству. Шляхта и краковский двор все прощают Дантышку за его складные латинские стихи, за любезные манеры… Король с королевой особенно благоволят к нему; дипломат он отличный и доказал свое умение находить дорогу к сердцам венценосцев еще в бытность свою послом при императорском дворе… Но среди простого люда ходят слухи о его попойках, о многоженстве, о взятках, которые он берет с купцов… А король души в нем не чает… Ах, Зыгмунт, Зыгмунт, как уверить тебя, что расположением твоим пользуются недостойные люди! Как доказать тебе, что отнюдь не личная неприязнь питает ненависть епископа к Ордену, а ясное и точное предвидение политика. Будь сейчас в руках у Зыгмунта письмо магистра, можно было бы еще повернуть ход событий на пользу Польше!Как ни торопил Тидеман Гизе отца Миколая с отъездом, ночь все же застала путников в дороге. Лошади испуганно шарахались от каждого встречного куста, возница вконец измучился, и, только завидев впереди башни Лидзбарка, бедняга осенил себя крестным знамением и прочитал благодарственную молитву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148