Она и просила. Она спрашивала: "Но почему всегда Федяева?" Не знаю, что отвечали Гавриловой на этот вопрос, но зато хорошо знаю, почему всегда Федяева... Ее не надо было упрашивать. Она по первому зову – и даже без зова – готова была кинуться в квартиру Гавриловой...
Какой же огонь горит в груди этих людей, что питает их энергию? И, между прочим, и т. Павлов и т. Коренев уже третий год живут в другом доме, даже в другом районе, но свой прежний дом, и в частности т. Гаврилову, вниманием не оставляют! А ведь нагрузок у обоих и без того достаточно!
Возьмем хотя бы т. Павлова. Четыре года он трудится на общественных началах в суде своего района. Одновременно был заместителем председателя товарищеского суда. Выполнял обязанности общественного инспектора по паспортной работе. Переехав, Павлов взвалил на себя нагрузки по новому району, но и некоторые прежние сохранил! И в своей квартире Павлов не знал отдыха! Он неусыпно наблюдал за соседями, мужем и женой преклонного возраста. Навещавшая их взрослая дочь иногда хотела остаться у родителей ночевать, и хотя у нее была в Москве своя комната, такие ночевки т. Павлов считал противозаконными и их не допускал. Слезы дочери, мольбы родителей, даже сердечный припадок, случившийся однажды с престарелым отцом, – ничто не могло смягчить товарища Павлова. Когда он на страже закона, инфарктами его не запугаешь.
Мне захотелось познакомиться с этими людьми, сжигавшими себя на общественной работе, и я попросила их прийти в редакцию. Пришли двое – тт. Коренев и Павлов.
Первый высок ростом, худощав, носит усы, выражение лица имеет суровое и непреклонное. Второй невысок, суетлив, говорлив и улыбчив. Чтобы я сразу поняла, с кем имею дело, т. Павлов вынул бумажничек и продемонстрировал разные удостоверения. Одно из них гласило, что т. Павлов является "общественным помощником прокурора" того района, в котором давно уже не проживает. Ну и по новому району были бумажки, удостоверяющие кипучую деятельность т. Павлова. А еще были при нем две пожелтевшие газетные заметки, восхвалявшие общественную деятельность т. Павлова. И грамота имелась, отмечавшая заслуги т. Павлова в организации работы "по воспитанию населения".
Свои удостоверения т. Коренев демонстрировать не стал. Лишь намекнул, что и у него хватает разных бумаг...
Спрятав бумажничек, т. Павлов посоветовал мне обратить серьезнейшее внимание на Гаврилову, ибо она повинна в смерти мужа, звание заслуженной артистки получила по блату, учеников своих калечит...
– И – развращает, – сурово присовокупил т. Коренев.
– Но позвольте, – сказала я. – Все это вы писали давно, в том... гм... сигнале. И вас вызвали и сказали, что сведения ваши лживы и что...
С усмешкой человека, которого не проведешь, т. Павлов заметил, что товарищ, не пожелавший поверить этим сведениям, непременно сожительствует с Гавриловой, иначе почему бы он стал ее защищать? Коренев кивнул подтверждающе...
А мы были не на кухне коммунальной квартиры. И не сидели на лавочке перед домом, где, сплевывая семечную шелуху, можно черт-те что нашептывать про соседей. Мы находились в редакции газеты. Как же эти двое не чувствуют ответственности за каждое свое слово? Неужели им неизвестна разница между сплетней и обвинением? Впрочем, чему я удивляюсь? Эти же сплетни они излагали письменно, полагая, что в обвинения их превращают не доказательства, а подписи "представителей общественности". Сплетня с такой подписью автоматически превращалась в "сигнал". И "сигналы" сходили им с рук!
Ведь их просто вызвали в учреждение, где работает Гаврилова, просто сообщили, что, дескать, "сигнал" не подтверждается, и вполне любезно с ними простились. Ошиблись, дескать, ну с кем не бывает?
А когда они действовали как представители общественности, а действий этих им никто не поручал, и когда письма писали, ставя подписи тех, кто писем этих в глаза не видел, то их, вспомните, не гнали с общественной работы и удостоверений не отбирали.
Почему же? Очень просто: связываться с ними не хотели. Ведь таких только тронь – хлопот не оберешься. На работу к тебе будут поступать "сигналы". В доме твоем будет часто звонить телефон. Возьмешь трубку – и услышишь какую-нибудь гнусность. Это, согласитесь, невесело. Вот никто и не хотел связываться.
...Эпически журчал голос т. Павлова. Я прислушалась. Речь шла о давно прошедших временах, когда иск Гавриловой разбирался в Мосгорсуде.
– На первое заседание пришла это она в шубке из серой каракульчи. На втором заседании глядим – на ней уже другая шубка!
"За активную работу в организации воспитания населения" – вспомнила я слова грамоты, коей наградили т. Павлова. Воспитание населения. Господи боже мой! Воспитание.
Вероятно, ужас на моем лице был явен, ибо Коренев перебил своего приятеля, сказав, что это неважно, как была одета Гаврилова. Но, не удержавшись, добавил:
– А вообще она любит одеваться! Идет, бывало, расфуфыренная, в серьгах...
– А вам какое дело до ее серег? – сдавленно спросила я. – Вам-то, вам что?
– Народ обижается.
– Какой народ?
– Ну, жильцы дома. Не нравится им, что она так выпендривается...
...И в этот момент я совершенно ясно поняла, как было дело. Когда-то давно Гаврилова, хорошо одетая, в серьгах, прошла мимо, не поздоровавшись. "Воображает из себя!" – прошипели два старика и причинили затем Гавриловой какую-нибудь мелкую неприятность. Она в ответ их обругала – и пошло! Вот они, истоки многолетней, упорной, страстной ненависти. Другого и не было ничего!
В ЖЭКе дома, где прежде жили эти двое, есть немало порядочных людей, занимающихся общественной деятельностью.
1 2 3