Арман отлично помнил, что он сказал Пьеру-Луи в тот вечер, когда чуть позже они обсуждали, как вернуть Мадлен домой: «Естественно, я не имел чести обнимать ни ту, ни другую даму, но не могу поверить, что твоя подружка так же хороша в любви, как твоя жена». Разумеется, это было неправдой, потому что к тому вечеру Арман не раз обнимал Мадлен. А теперь ему представилась возможность оценить прелести Сюзетты и, оказавшись в равном положении с Пьером-Луи, сопоставить их с достоинствами Мадлен.
Он подозвал официанта, заказал еще напитков и принялся ухаживать за Сюзеттой, пустив в ход все свое неординарное обаяние. Об успехе, которого он добился, можно судить по тому, что менее чем через час ему было позволено проводить даму до улицы Варенн, где она жила. Если бы желание полностью не подчинило себе все его помыслы, Арману непременно пришло бы в голову, что молодая девушка, способная с такой быстротой и легкостью выманить огромную сумму, возможно, имеет виды и на его кошелек и что своим успехом он обязан скорее не собственному несомненному обаянию, а ее тайным намерениям.
Квартира, куда привела его Сюзетта, находилась в чистом и приличном доме с внутренним двориком и располагалась на дорогом втором этаже, а не под самой крышей, как можно было предположить. Но еще более удивился Арман, когда вошел и увидел обстановку и убранство квартиры: если Пьер-Луи позволял девчонке поддерживать такой образ жизни, он должен был истратить на нее небольшое состояние! Плата за безопасность, вложенная в конверт и вначале показавшаяся Арману неоправданно высокой, приобретала вид удачной сделки.
Когда Сюзетта вышла за коньяком, Арман не преминул воспользоваться возможностью рассмотреть картины, висевшие в гостиной. С первого взгляда он принял их за репродукции, но, приглядевшись внимательнее, он обнаружил, что все это оригинальные работы современных, но уже известных художников. Он с интересом отметил про себя тот факт, что на всех полотнах были изображены женщины, включая и лежащую «Обнаженную» прославленного кубиста Хуана Гриса. То была модернистская карикатура на женщину, изображавшая в ядовито-зеленом цвете уродливое существо с громоздкими квадратными формами и багряным мазком в том месте, где у реальных женщин находится небольшой островок темных или светлых завитков.
Арман подумал, что весьма вероятно, художник обладает оригинальным творческим видением и воспринимает окружающую действительность иначе, чем обычные люди, но конечный результат выглядел совершенной нелепостью в глазах человека, который, подобно Арману, питал огромную и непреходящую слабость к чувственным женским округлостям и особенно к гладкой коже. Тем не менее Арман понимал, что картина стоит немалых денег, а это само по себе впечатляло. Более интересным, возможно, по той причине, что на нем была изображена не столь обезображенная фигура, показался Арману рисунок карандашом и чернилами Жоржа Руо, на котором обнаженная проститутка натягивала чулки. У нее было неприятное лицо и непривлекательные грудь и тело, как у всех проституток Руо, что, несомненно, свидетельствовало об отчаянии и гневе художника, но в ней по крайней мере можно было признать женщину, хотя бы и нежеланную.
Истинным шедевром в этой маленькой коллекции — по крайней мере по мнению Армана — была картина Пьера Боннара, висевшая над диваном напротив окна. Это был вид Парижа из незанавешенного окна на верхнем этаже — крыши и улицы в мягком солнечном освещении. У окна спиной к зрителю стояла обнаженная женщина, на ней были лишь красные туфли. Полная спина и крутые бедра указывали на пышность фигуры. Арман знал наверняка, что если бы она обернулась, то его взору открылись бы пухлая круглая грудь и куполообразный живот.
Вне всякого сомнения, интерес Армана был задет позой незнакомки на картине. Ему припомнилась другая женщина у окна, и приятная дрожь пронизала тело. Он вспомнил ту ночь, когда они с Мадлен стояли у окна в гостиной ее сестры и он ласкал стройное, гладкое тело под тонкой ночной рубашкой. В темноте он приподнял прозрачную ткань и, обнажив спину любовницы, прижался к ней животом.
Воспоминание подействовало на Армана столь сильно, что его благородный друг в три приема оказался в состоянии полной боевой готовности. Вернувшаяся в комнату Сюзетта с коньяком в одной руке и двумя рюмками в другой обнаружила, что он не сводит глаз с картины Боннара, и мгновенно догадалась, что означает выражение его лица. Машинально опустив взгляд, она увидела несомненное вздутие под темно-синими брюками.
— О, я вижу, вы знаток современного искусства, — сказала она, улыбаясь несколько насмешливо. — Эта картина всем нравится, но еще никто не приходил от нее в такой восторг.
Как только она приблизилась к нему, Арман обнял ее за талию и поцеловал. Она стояла, неловко вытянув в стороны руки, нагруженные коньяком и рюмками, и хихикала.
— Ну, хорошо, — сказала она, когда поцелуй оборвался. — Коли нужда такая острая, я пойду вам навстречу. Только не подумайте, что я всегда жалею незнакомцев.
Она отвела его в спальню, в отделке которой сочетались два цвета — бледно-желтый и цвет слоновой кости, поставила бутылку и рюмки и, обернувшись, положила руки на плечи Армана. Не говоря ни слова, он расстегнул пуговицы на кремовой атласной блузке тем же самым жестом, каким проделал это мысленно час назад в кафе. Но в его воображении пухлая грудь немедленно выкатилась ему в руки, тогда как здесь, в уютной спальне, она все еще не предстала его взору, скрываясь под розовой крепдешиновой сорочкой. Он дотронулся до мягких округлостей через тонкую сорочку, нащупал соски и, лаская, заставил их стать твердыми и длинными, как две маленькие восхитительные вершины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73