Они буквально умирали с голоду, пока более мудрые коренные жители не научили их хозяйствовать на земле. Необходимо чередование, говорили они: сначала возделываешь почву, потом даешь ей отдохнуть; в этом году выращиваешь урожай, на следующий год выжидаешь. Но пуритане относились к подобной практике с недоверием и никак не хотели признать необходимость второй половины цикла. В результате непрерывного насилия, совершаемого над некогда плодородной землей на протяжении двух-трех столетий, и последующего окончательного ее истощения синтетическими стимуляторами плодородия мы теперь едим яблоки, имеющие вкус картона, груши, напоминающие пеностирол, а вместо апельсинов — теннисные мячики. А каких иных плодов можно ожидать от земли, которой не дают свободно отдохнуть? Грех, как говорится, жаловаться, но факт остается фактом.
— Послушай, Пух, а ты почему бездельничаешь?
— Потому что денек выдался на редкость хороший.
— Да, это верно, но...
— Зачем портить его?
— Но ты мог бы заняться каким-нибудь Очень Важным Делом, — сказал я.
— Я и так занят важным делом, — сказал Пух.
— Вот как? Каким же?
— Я слушаю.
— Слушаешь? Что?
— Птиц. И вон ту белку.
— И что же они тебе говорят?
— Они говорят, сегодня выдался на редкость хороший денек.
— Но ты это и без них знаешь.
— Всегда приятно убедиться, что кто-то еще думает так же, как и ты, — объяснил Пух.
— Но ты мог бы провести это время с пользой для себя, — сказал я. — Пополнить свои знания — послушать радио, например.
— Слушать вот эту коробочку?
— Ну да. А как ты иначе узнаешь, что происходит в мире?
— Пойду и спрошу кого-нибудь.
— Хм... Я все-таки включу его. Послушай.
«Тридцать тысяч человек погибли в результате авиационной катастрофы, произошедшей сегодня утром над центральной частью Лос-Анджелеса», — объявило радио.
— Ну, и что ценного это говорит тебе о мире? — спросил Пух.
— М-да... Пожалуй, ты прав. Выключим его. А что теперь говорят птицы?
— Что денек выдался хороший, — сказал Пух.
И это истинная правда, хотя Скоробуды, например, слишком озабочены своими делами, чтобы почувствовать это. Кстати, насчет постоянной озабоченности...
Тупоголовые приверженцы упомянутой выше Непобедимой Вездесущей Религии были неспособны оценить красоту рек и озер с прозрачной водой и бескрайних лесных просторов, открывшихся им на новом континенте. Куда там, — и этот зеленый рай, и люди, жившие в полной гармонии с ним, воспринимались пришельцами как нечто чуждое и опасное, стоящее на пути к завоеванию Великой Награды. На уме у них было только одно: как бы раз и навсегда подчинить это себе. Даже петь пуритане не любили...
— Да? — удивился Пух. — Неужели они совсем не пели?
— Я же говорю, Пух: не пели. Им это не нравилось.
— Но если им не нравилось пение, то как же они относились к медведям? — спросил Пух.
— Скорее всего, плохо, Пух. Вряд ли они им нравились.
— Им не нравились медведи ?
— Боюсь, что нет. По крайней мере, не слишком.
— Петь они не любили, медведей не любили... Так что же тогда они любили'?
— Я думаю, ничего, Пух.
— Тогда понятно, почему у нас тут все шиворот-навыворот.
И вот от бедолаги-пуританина произошел Неугомонный Пионер, а от него уже Одинокий Ковбой, неизменно исчезающий в лучах закатного солнца в погоне за кем-то по свежим следам. Наш Скоробуд — прямой потомок этих задиристых одиночек без рода, без племени, и, подобно своим предкам, он никак не может успокоиться и найти себе пристанище на этой гостеприимной земле. Несгибаемый и несговорчивый фанатик с крепкими кулаками, он круто обходится с окружающими, с самим собой и со всем миром, который героически пытается выстоять под напором неистощимой скоробудовской энергии.
Ничего удивительного, что любой прогресс мыслится Скоробуду только как борьба, преодоление. Это, как говорится, его пунктик. Подлинный прогресс подразумевает рост и развитие — то есть внутреннее изменение, но этого-то как раз железный Скоробуд и не хочет. Стремление к росту и развитию, заложенное во всем живущем, трансформируется в его извращенном мозгу в вечную борьбу, направленную на изменение окружающих условий (у Скоробуда-преобразователя природы) или общества (у Скоробуда-реформа-тора), — короче, всего вокруг, кроме себя самого. Он постоянно сует свой нос, куда его не просят, и вмешивается во все, включая саму органическую жизнь. До сих пор здравомыслящим людям удавалось как-то сдерживать неукротимые порывы Скоробуда, но все чаще приходится констатировать — подобно родителям гиперактивного ребенка, — что находиться сразу во всех местах одновременно невозможно. Присматривать за Скоробудом — занятие поистине изматывающее.
— А вон опять Кролик, — сказал Пух. — И с ним Иа-Иа.
— Кролик, — начал я, — ...
— И Иа-Иа, — сказал Иа.
— Я спросил у Иа-Иа, — начал Кролик, —...
— То есть у меня, — сказал Иа. — Это я Иа-Иа.
— Как же, как же, припоминаю, — сказал я. — Мы как-то встречались в прошлом году на болоте.
— На каком болоте'? — возмутился Иа-Иа. — Это не болото, это Низина.
— Какая разница — болото, низина...
— А что такое Низина? — спросил Пух.
— Если ты в воде по щиколотки, — пояснил Иа, — то это Низина.
— Понятно, — сказал Пух.
— А вот если ты проваливаешься по шею, — продолжал Иа, — то это Болото.
— Надо же!.. Болото! — добавил он с горечью. — Подумать только!
— Что бы это ни было, — вмешался Кролик, — я спросил Иа-Иа о необработанном куске дерева, и он сказал, что не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю.
— И похоже, что я в этом не одинок, — ввернул Иа-Иа. — Похоже, что ты тоже не имеешь ни малейшего представления, о чем говоришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28