д. Обвинение никогда не соответствует ни объективной правде, ни делам обвиняемого, ни его показаниям на допросе. Обвинение почти всегда вздорно, ложно и бесстыдно.
Поэтому мы должны принципиально установить, что показание на допросе только тогда имеет вес, когда оно дано совершенно свободно и добровольно: без угроз, без нажимов и пыток (психических, моральных или физических); что протокол допроса только тогда имеет правовое значение, когда он точно отражает свободные показания и совершенно свободно подписан допрашиваемым. Во всех остальных случаях все это лишено всякого веса и значения и свидетельствует только о порочности и низости допрашивающего и протоколирующего. Та запись, которую палач и лжец навязал невинному, запуганному или замученному человеку для подписи, порочит не жертву, а палача.
Мы должны заранее предупредить будущих законных правителей России и будущих историков русской революции, что все эти протоколы советской полиции, – что бы в них ни стояло и кто бы под чем бы ни подписался в них, – суть документы не права и не правды, а живые памятники мучительства и мученичества. Кто бы в них ни «признавался чистосердечно», – в измене, в предательстве, в шпионаже в пользу другой державы, в хищениях, в растратах или в каком ином «бесчестии», – эти протоколы не бросают ни малейшей тени на подписавшего, но зато вскрывают наглядно порочность советского строя, коммунистической партии, ее вождей, советской полиции и советского суда. По этим документам будущие историки России и социалистического движения будут изучать безумие революции, низость революционеров, сущность левототалитарного режима и мученичество русского народа. Беспристрастно и доказательно вскроют они эту систему, этот план перебить лучших русских людей, обескровить и дисквалифицировать русский народ и приготовить на его крови и на его костях порабощение для всех остальных народов.
Против России
Где бы мы, русские национальные эмигранты, ни находились в нашем рассеянии, мы должны помнить, что другие народы нас не знают и не понимают, что они боятся России, не сочувствуют ей и готовы радоваться всякому ее ослаблению. Только одна маленькая Сербия инстинктивно сочувствовала России, однако без знания и без понимания ее; и только Соединенные Штаты инстинктивно склонны предпочесть единую национальную Россию как неопасного им антипода и крупного, лояльного и платежеспособного покупателя.
В остальных странах и среди остальных народов – мы одиноки, непонятны и «непопулярны». Это не новое явление. Оно имеет свою историю. М.В.Ломоносов и А.С.Пушкин первые поняли своеобразие России, ее особенность от Европы, ее «не-европейскость». Ф.М.Достоевский и Н.Я.Данилевский первые поняли, что Европа нас не знает, не понимает и не любит. С тех пор прошли долгие годы и мы должны были испытать на себе и подтвердить, что все эти великие русские люди были прозорливы и правы.
Западная Европа нас не знает, во-первых, потому, что ей чужд русский язык. В девятом веке славяне жили в самом центре Европы: от Киля до Магдебурга и Галле, за Эльбой, в «Богемском лесу», в Каринтии, Кроации и на Балканах. Германцы систематически завоевывали их, вырезали их верхние сословия и, «обезглавив» их таким образом, подвергали их денационализации. Европа сама вытеснила славянство на восток и на юг. А на юге их покорило, но не денационализировало турецкое иго. Вот как случилось, что русский язык стал чужд и «труден» западным европейцам. А без языка народ народу нем («немец»).
Западная Европа не знает нас, во-вторых, потому, что ей чужда русская (православная) религиозность. Европой искони владел Рим, – сначала языческий, потом католический, воспринявший основные традиции первого. Но в русской истории была воспринята не римская, а греческая традиция. «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер» (Пушкин). Рим никогда не отвечал нашему духу и нашему характеру. Его самоуверенная, властная и жестокая воля всегда отталкивала русскую совесть и русское сердце. А греческое вероисповедание мы, не искажая, восприняли настолько своеобразно, что о его «греческости» можно говорить лишь в условном, историческом смысле.
Европа не знает нас, в третьих, потому, что ей чуждо славянорусское созерцание мира, природы и человека. Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как «глупости»; русский человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское – бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над ними; за то требует внутри государства формальной «свободы» и формальной «демократии». Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства, вольностью безгосударственного быта и расселения и нестесненностью, своей внутренней индивидуализации; он всегда «удивлялся» другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей; он ценил свободу духа выше формальной правовой свободы, и если бы другие народы и народцы его не тревожили, не мешали ему жить, то он не брался бы за оружие и не добивался бы власти над ними.
Из всего этого выросло глубокое различие между западной и восточнорусской культурой. У нас вся культура – иная, своя, и притом потому, что у нас иной, особый духовный уклад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25