Особый отдел армии расположился на окраине города в двухэтажном кирпичном доме. Мы с младшим лейтенантом проходим по коридору первого этажа и останавливаемся перед одним из кабинетов. Заходим в “предбанник”. Там сидят три солдата и старшина. Посыльный говорит мне:
— Вы раздевайтесь, товарищ гвардии капитан, у нас тут жарко, а я пока доложу.
Я вешаю куртку на гвоздь. Младший лейтенант проходит в кабинет, через минуту возвращается и показывает мне на открытую дверь:
— Проходите.
В кабинете за столом сидит лейтенант. Жгучий брюнет. Вьющиеся волосы, высокий лоб, густые брови, полные губы, томный взгляд. Одним словом, красавец-мужчина. Ни дать ни взять эстрадная звезда. Я представляюсь:
— Гвардии капитан Злобин.
Лейтенант не обращает на меня внимания и возмущенно кричит:
— Птицын! Почему он при оружии?
— Вы же не говорили…
— А вы на что? Порядка не знаете? Обезоружить! Быстро!
— Какого черта… — начинаю я, хватаясь за кобуру. Сзади меня хватают крепкие руки. Мою правую умело блокируют, расстегивают кобуру и извлекают “ТТ”.
— Ордена! — кричит лейтенант.
Старшина протягивает было руку к моей груди. Видимо, в моем взгляде он читает нечто такое, что заставляет его поспешно отдернуть руку и сделать шаг назад.
— Ладно, успеется, — говорит лейтенант и указывает на табурет.
Меня усаживают. Лейтенант кивает, все выходят и закрывают дверь.
— В чем дело, лейтенант? — спрашиваю я.
Тот не отвечает, листает какую-то папку. Минуты три он как бы игнорирует мое присутствие. Ясно. Хочет поиграть на нервах. Не на того напал. Достаю папиросы и закуриваю.
— Объясните, лейтенант, в чем дело? — повторяю я.
Лейтенант захлопывает папку и, улыбаясь, смотрит на меня.
— Объяснять будете вы, Злобин. А вот курить я вам не разрешал.
— А я не имею привычки спрашивать разрешения у младшего по званию.
— Ничего, это дело наживное. А сейчас рассказывайте.
— С чего начать? Со школьной скамьи, с училища, с Карельского фронта или с 22 июня?
— Не валяйте ваньку, Злобин! Говорите по существу. Рассказывайте все о своей подрывной деятельности, — он похлопывает рукой по папке. — И учтите, мы знаем про вас все.
Интересно, что он может такого знать? Взять сейчас и сказать ему всю правду! Сразу его кондратий хватит или он сначала поорет?
— Тогда зачем мне рассказывать, если вы все и так знаете?
— Вы, Злобин, плохо разбираетесь в наших законах и плохо представляете себе функции НКВД. Наша задача — не только и не столько разоблачить и покарать преступника, сколько дать ему возможность исправиться и облегчить свою участь. Я даю вам такую возможность, а вы не цените.
Правильно, не ценю. Интересно все-таки, проходят годы и десятилетия, а тактика у этого сословия не меняется. Они все время ищут дураков, которые клюнут на эту удочку, испугаются и начнут оговаривать себя и других. Ведь именно последнее понимается этими “слугами закона” под “помощью следствию”. И ведь что самое страшное, они таких дураков находят, иначе они давно бы отказались от этого метода.
— Вы правы, лейтенант. Я действительно не могу оценить всего гуманизма вашего предложения. Не могу по той простой причине, что не припомню за собой ничего такого, что можно было бы расценить как подрывную деятельность.
— Вот как?
— Да, так.
— Это ваше последнее слово?
— В данный момент да.
— Зря вы так, Злобин, зря, — сокрушенно качает головой лейтенант. — Я хотел как лучше. Значит, вы предпочитаете, чтобы я задавал вам вопросы?
— Да.
— Хорошо. Но учтите, с этого момента возможности облегчить свою участь чистосердечным признанием у вас уже не будет.
— Благодарю за заботу.
Лейтенант игнорирует мою фразу, встает из-за стола и несколько раз проходит по кабинету из угла в угол. (“Как по камере”, — невольно приходит мне в голову.) Сапоги его поскрипывают. Внезапно он останавливается у меня за спиной и быстро спрашивает:
— Кто дал вам задание распространять пораженческие настроения и восхвалять военную мощь Германии?
Вот оно что! Пораженческие настроения и восхваление противника — стандартный набор. Обвинение абсурдное, но интересно: откуда растут ноги?
— Это когда же и где я этим занимался?
— Здесь спрашиваю я! Извольте отвечать на вопрос.
— Хорошо. Мне никто не давал такого задания.
— Значит, вы действовали в соответствии с собственными убеждениями?
— Нет. Я убежден в обратном: войну мы выиграем, победа будет за нами.
— Это вы сейчас мне говорите. В другое время и в другом месте говорили совсем другое.
— Не припомню такого.
— Придется напомнить, раз у вас такая плохая память. Четвертого мая, в обществе командиров Красной Армии и студентов вузов, вы утверждали, что скорая война неизбежна, что нас ждут тяжелые бои с огромными потерями, как людскими, так и территориальными. Вы утверждали, что Германия — противник очень сильный и что победить ее невозможно. Что вы скажете на это? Было такое или нет?
Какая б… катнула донос? Впрочем, народу там было много, поди узнай, кто чем дышит. В чужую душу не заглянешь.
— Было. Не отрицаю. Вы вообще-то довольно точно передали тот разговор, за исключением одной детали. Я действительно говорил, что война вот-вот начнется, что она будет очень тяжелой, не такой, как Халхин-Гол или Финская кампания, что большие жертвы неизбежны…
— Значит, признаете?
— Признаю что? Что оказался прав?
— В чем прав?
— А что? Война началась не 22 июня, а 22 сентября? Или наши потери не исчисляются уже сотнями тысяч? Или это мы стоим у стен Берлина, а не немцы у стен Смоленска и Ленинграда? И Киев в наших руках? И Германия оказалась настолько слаба, что вообще непонятно, как они досюда добрались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167