Вчера наш комэск сбил двадцать пятого фашиста, а сегодня комдив подписал и направил в штаб фронта представление на него к званию Героя. За первого героя нашей эскадрильи!
— Ура! Ура!
Все вскакивают и тянутся с кружками к Волкову. Тот смущенно бормочет что-то, он явно растерян. Хотя зря смущается. Кто еще в полку более его достоин звания Героя?
Волков выжидает, пока стихнут наши восторги, и говорит:
— Ну-ка, Сергей, разливай по второй. У меня тоже есть новость.
Сергей быстро наполняет кружки, и мы выжидательно смотрим на Волкова.
— Вчера подписан приказ Верховного, которым, возрождая традиции доблестной русской армии, учреждается Гвардия. Гвардейскими станут части и соединения, наиболее отличившиеся в боях. В соответствии с этим приказом мы с вами имеем честь служить во Второй Гвардейской авиационной дивизии. Ура, гвардейцы!
— Ура! Гвардия! Ура!
— А первая кто? — спрашивает Сергей, когда мы выпиваем.
— Первая — “колышки”!
— Слышишь, Оля? — поворачиваюсь я к подруге. — Иван Тимофеевич — командир Первой Гвардейской дивизии.
На глазах у Ольги слезы.
— Ой, Андрей! Как мне хочется его увидеть сейчас, ты не представляешь.
Когда застолье разгорается, Ольга шепчет мне на ухо:
— Водой пахнет. Вы ведь на самом берегу стоите?
Я киваю.
— Искупаться бы, — мечтательно шепчет Ольга.
— Нет проблем, пошли, — говорю я, и мы с Ольгой исчезаем из-за стола.
На наш уход никто не обращает внимания. За столом — дым коромыслом. Веду Ольгу к небольшой заводи, заросшей по берегам ивняком. Я обнаружил ее на днях, когда, бездельничая, слонялся по окрестностям.
— Ой, какая прелесть! — восхищается Ольга. Она быстро раздевается и бросается в воду. Вынырнув, она оборачивается. — А ты что стоишь?
Была не была! Ребята пьют, им не до нас, да и место это никто из них не знает. Нечего стоять на берегу и караулить. Сбрасываю одежду и присоединяюсь к Ольге.
Наплескавшись вволю, Оля ложится на спину. Над водой только ее лицо и розовые соски грудей. Я подплываю и осторожно их целую. Она смеется и обхватывает меня за шею. Плыву с ней к берегу. На мелководье подхватываю ее на руки и несу в кусты на берегу.
Час, а может быть и больше, мы предаемся любви, страстной и ненасытной. Наконец утомленная Оля затихает, лежа на спине и глядя в небо. На нем уже зажглись первые звезды.
— Андрей, как ты думаешь, у этих звезд есть планеты?
— Должны быть.
— А на них есть жизнь? Я имею в виду такую, как у нас?
— И это вполне возможно.
— Представь, что они сейчас смотрят на нас в мощный-мощный телескоп, и что они видят?
— Они видят, как идет кровавая война, все горит и рушится, люди убивают друг друга…
— А два молодых придурка наплевали на все это и среди кровавой бойни любят друг друга. Что они подумают?
— Они решат, что война — явление временное, раз любовь, даже на войне, заставляет людей отрешаться от всех забот и тревог, заставляет забыть о смерти и кидает в объятия друг к другу. Значит, подумают они, любовь сильнее жестокой войны, и в итоге она победит.
— По-моему, они будут правы.
Оля улыбается и гладит мою левую руку. Пальцы ее профессионально ощупывают шрам.
—И тебя пометило. Легкое, осколочное, поверхностное… Больно было?
— Терпимо. Давай одеваться, а то мужики сейчас нас хватятся, начнут искать и найдут в таком виде.
— Думаешь, им сейчас до нас?
— Ничего я не думаю. Я знаю только, что они уже добрались до спирта, и кто его знает, какие мысли им могут сейчас прийти в головы. Давай не будем их на грех наводить.
Оля соглашается, и мы, одевшись, возвращаемся к обществу. Там нас еще не хватились. Правда, Сергей, увидев меня, кивнул, “накапал” мне в кружку спирта и куда-то исчез. Замечаю, что Саша Комов переводит восторженный взгляд с Волкова на Ольгу и обратно. Но ревности во мне нет. Наоборот, гордость за то, что у меня такая женщина, что от нее трудно отвести восхищенный взгляд.
Вернулся Сергей с гитарой.
— Выпей, друже, и ударь по струнам, — предлагает он.
Вечер продолжается под дружное пение. Часов в десять
Волков прекращает застолье:
— Все, отбой. Завтра — тяжелый день. Надо отдохнуть как следует.
Мы с Сергеем провожаем Ольгу с Гучкиным и возвращаемся уже к полуночи, когда эскадрилья дружным храпом шевелит крышу нашей хаты.
Глава 14
И в простор набивались мы до тесноты,
Облака надрывались, рвались в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов!
В.Высоцкий
“Есть упоение в бою”, — сказал в свое время Пушкин. Эх, Александр Сергеевич, дуэлянт вы наш неистовый! Вас бы сюда, в август 41-го! Что б вы тогда сказали? Нет уж, оставайтесь в своем времени, а то, не дай бог, сложишь голову безымянным, как тысячи, десятки тысяч поэтов, художников, артистов, ученых, так и не подаривших миру своих творении.
Но поднимись Александр Сергеевич в эти дни над Белыничами, окинь он взором своим этот ад, это месиво из самолетов, продирающееся сквозь море огня, он написал бы по-другому. “Есть озверение в бою!”
Через пятьдесят лет, на волне ревизии истории, под флагом “обнародования скрывавшихся фактов” и “освещения правды” кабинетные ученые и просто писаки всех мастей и расцветок, купленные гонорарами, будут писать, что операция по ликвидации авиационной базы под Белыничами была непродуманной, что людей гнали на убой, что можно было бы вообще не трогать эту базу и т.д.
Что можно сказать этим правдолюбам? Хорошо рассуждать о прошедшей войне, сидя в уютном кресле с чашкой кофе и сигаретой, обложившись справочной литературой и поглаживая мурлыкающую на коленях кошку. Можно дописаться до всего, особенно если тебе пообещают хорошие деньги за очередное разоблачение ужасов и бардака Совдепии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167