Костяшкой пальца он смел его на дно пепельницы. – Я опять отключился?
– Да уж! Я перепугался. Подумал, что у вас припадок – эпилепсии или чего-то еще. Глаза у вас…
– Это не эпилепсия, – сказал Тед. – И не опасно. Но если снова случится, лучше не трогай меня.
– Почему?
Тед закурил новую сигарету.
– А потому. Обещаешь?
– Ладно. А что такое Луч? Тед впился в него глазами, – Я говорил про Луч?
– Вы сказали: “Все сущее служит Лучу”. Вроде бы так.
– Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе, но не сегодня. Сегодня ты ведь едешь на пляж, верно?
Бобби даже подпрыгнул. Он взглянул на часы Теда и увидел, что уже почти девять, – Угу, – сказал он. – Пожалуй, мне пора собираться. Газету я дочитаю вам, когда вернусь.
– Да, хорошо. Отличная мысль. А мне надо написать несколько писем.
"Нет, не надо. Ты хочешь избавиться от меня, чтобы я не задавал еще вопросы, на которые ты не хочешь отвечать”.
Но если Тед этого добивался, то и ладно. Как часто говорила Лиз Гарфилд, у Бобби было свое на уме. И все же, когда он дошел до двери комнаты Теда, мысль о красном лоскуте на телеантенне и месяце со звездой рядом с “классиками” заставила его неохотно обернуться.
– Тед, вот что…
– Низкие люди, да, я знаю. – Тед улыбнулся. – Пока не беспокойся из-за них, Бобби. Пока все хорошо. Они не движутся в эту сторону, даже не смотрят в этом направлении.
– Они прочесывают запад, – сказал Бобби. Тед поглядел на него сквозь завитки вздымающегося дыма спокойными голубыми глазами.
– Да, – сказал он. – И если повезет, они останутся на западе, Сиэтл меня вполне устроит. Повеселись на пляже, Бобби.
– Но я видел…
– Может быть, ты видел только тени. В любом случае сейчас не время для разговоров. Просто запомни, что я сказав: если я опять вот так провалюсь, просто посиди и подожди, пока не пройдет. Если я протяну к тебе руку, отойди. Если я встану, вели мне сесть. В этом состоянии я сделаю все, что ты скажешь. Это действует, словно гипноз.
– Почему вы…
– Хватит вопросов, Бобби. Прошу тебя.
– Но с вами все в порядке? Правда?
– Лучше не бывает. А теперь иди. И повеселись хорошенько. Бобби побежал вниз, снова поражаясь тому, каким четким се выглядит: ослепительный луч, косо падающий из окна на площадку второго этажа, жучок, ползущий по краю горлышка пустой бутылки из-под молока перед дверью Проскисов, приятное жужжание у него в ушах, будто голос этого дня – первой субботы летних каникул.

***

Вернувшись домой, Бобби вытащил свои игрушечные легковушки и фургоны из тайников под кроватью и у задней стенки своего шкафа. Парочка – “форд” и голубой металлический самосвал, который мистер Бидермен прислал ему с мамой через несколько дней после дня его рождения – были ничего себе, но не шли ни в какое сравнение с бензовозом Салла или желтым бульдозером. Бульдозер особенно годился для игр в песке. Бобби предвкушал по меньшей мере час дорожного строительства, пока рядом разбивались бы волны, а его кожа все больше розовела бы в ярком солнечном свете у моря. Он вдруг подумал, что не вытаскивал свои машины с прошлой зимы, с той счастливой субботы, когда после метели они с Эс-Джеем полдня прокладывали сеть дорог по свежему снегу в парке. Теперь он вырос – ему одиннадцать! – стал слишком большим для таких игр. В этой мысли было что-то грустное, но ему сейчас не из-за чего грустить, если он сам не захочет. Пусть ею дни возни с игрушечными машинами быстро приближаются к своему концу, но сегодня конец еще не наступил. Нет, только не сегодня.
Мать сделала ему бутерброды, но не дала денег, когда он попросил, – даже пяти центов на отдельную раздевалку, которые тянулись рядами между главной аллеей и океаном, И Бобби даже еще не сообразил, что происходит, а между ними началось то, чего он больше всего боялся, – ссора из-за денег, – Пятидесяти центов с головой хватит, – сказал Бобби. Он услышал в своем голосе просительное нытье, ему стало противно, но он ничего не мог поделать. – Только полкамсшка. Ну-у, мам, а? Будь человеком.
Она закурила сигарету, так сильно чиркнув спичкой, что раздался треск, и посмотрела на него сквозь дым, сощурив глаза.
– Ты теперь сам зарабатываешь, Боб. Люди платят по три цента за газету, а тебе платят за то, что ты их читаешь. Доллар в неделю! Господи! Да когда я была девочкой…
– Мам, эти деньги на велик! Ты же знаешь! Она смотрелась в зеркало, хмурясь, расправляя плечики своей блузки – мистер Бидермен попросил ее поработать несколько часов, хотя была суббота. Теперь она обернулась к нему, не выпуская сигареты изо рта, и нахмурилась на него.
– Ты все еще клянчишь, чтобы я купила тебе этот велосипед, так? ВСЕ ЕЩЕ. Я же сказала тебе, что он мне не по карману, а ты все еще клянчишь.
– Нет! Ничего я не клянчу! – Глаза Бобби раскрылись шире от гнева и обиды. – Всего только паршивые полкамешка для – Полбакса сюда, двадцать центов туда – а сумма-то общая, знаешь ли. Ты хочешь, чтобы я оплатила твой велосипед, давая тебе деньги на все остальное. Так, чтобы тебе не пришлось отказываться ни от чего, о чем ты возмечтаешь.
– Это несправедливо!
Он знал, что она скажет, прежде чем она это сказала, и даже успел подумать, что сам нарвался на это присловие – Жизнь несправедлива, Бобби-бой. – И повернулась к зеркалу, чтобы в последний раз поправить призрачную бретельку под правым плечиком блузки.
– Пять центов на раздевалку, – попросил Бобби. – Не могла бы ты хоть…
– Да, вероятно, могу вообразить, – сказала она, отчеканивая каждое слово Обычно, перед тем как идти на работу, она румянилась, но в это утро не вся краска на ее лице была из косметички, и Бобби, как ни был он рассержен, понимал, что ему лучше держать ухо востро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28