Он стоял на коленях на кровати, глядя на нее так, как будто она представляла собой некий новый, неведомый ему род грязи. Его щеки со сложным узором тонких розовых морщин раскраснелись. Морщины появились и на лбу. Лоб потемнел, а родинка на нем стала почти незаметной.
– Да, – сказал он, и его новый мурлыкающий голос произнес это слово как «да-уаа». – Я слушаю, Джесси. Слушаю.
– Хорошо. Тогда ты подойдешь к шкафчику и возьмешь эти ключи. Ты отомкнешь сначала вот этот, – она приподняла правый наручник до уровня спинки кровати, – а потом вот этот, – она приподняла левый наручник. – Как только ты сделаешь это, мы займемся любовью, и будет это столько раз, сколько ты сам захочешь, прежде чем мы решим вернуться к нашей нормальной жизни в Портленде.
«Бессмысленно, – подумала она. – Это уже невозможно – нормальная жизнь в Портленде…» Может быть, она слишком драматизировала ситуацию, но беспомощность, которую она испытывала, продолжая оставаться в наручниках, усугубляла ее состояние. Однако ее новый голос не шутил, и она слышала теперь, как в нем нарастает ярость.
– А если ты будешь и дальше издеваться надо мной, я пойду отсюда прямо к сестре и узнаю, кто заставил ее развестись. Я не шучу. Я не желаю больше играть в эту игру!
Но теперь с ним происходило нечто совершенно невероятное, она ни за что не поверила бы, если бы не видела сама: ухмылка снова появилась на его лице, и эта ухмылка не делала теперь Джералда умственно отсталым. Сейчас он сильнее прежнего смахивал на опереточного злодея.
Его рука проползла вперед и потрогала ее левую грудь, потом сильно сжала ее. Он завершил эту операцию, ущипнув сосок, чего никогда раньше не делал.
– О Джералд! Это больно! Он улыбнулся со знанием дела и сказал, продолжая все так же ужасно ухмыляться:
– Хорошо, Джесси. Очень хорошо… Я имею в виду всю эту историю. Ты могла бы стать актрисой. Или проституткой. Из дорогих. – Он помедлил, потом добавил:
– Я полагаю, что это комплимент.
– Боже, о чем ты говоришь!
Она что-то начала понимать. Теперь она была действительно напугана. В спальне таилось что-то дурное, бродило, металось, как черный призрак…
Но все же она была слишком разгневана – точно так же испугана и разгневана, как в тот день, когда Уилл подшутил над ней.
Джералд засмеялся:
– О чем я говорю? На минуту ты заставила меня поверить твоим словам. Вот о чем я говорю!
Он опустил руку к ее правому бедру. Потом сказал резко и сухо, почти враждебно:
– Ну.., ты их раздвинешь или это сделать мне? Это тоже часть игры?
– Освободи меня!
– Тороплюсь!
Другая рука протянулась к ней. Теперь он ущипнул правый сосок, и боль была такой сильной, что мурашки пробежали по всему боку до бедра.
– Ну-ка, раздвинь ножки, моя гордая красотка!
Она еще пристальнее посмотрела на него и поняла: он знает. Он знает, что она не шутит и что она не желает продолжать игру. Знает, но игнорирует это. Разве может нормальный человек так себя вести?
«Полагаю, – продолжал голос, который не шутил, – что если кто-то работает стряпчим в самой большой юридической конторе между Бостоном и Монреалем, то он обычно придает значение любой мелочи, которая его касается. Пожалуй, ты попала в беду, детка. Одна из тех бед, которыми завершаются браки. И лучше стисни зубы и закрой глаза, потому что поделать ничего нельзя. Эта ухмылка. Уродливая, самодовольная ухмылка. Как будто он ничего не понимает. И настолько сам уверен в этом, что мог бы пройти полицейский тест».
«Я думал, это часть игры, – скажет он, широко раскрыв глаза и изображая сочувствие. – я правда так думал…» А если это не остановит ее гнев, он снова прибегнет к испытанному способу защиты всех пресмыкающихся – укроется, как ящерица в щели скалы: «Тебе это нравилось. Ты же сама знаешь, что нравилось. Что же изменилось?» Он ничего не заметил, ничего не понял. Продолжает, не обращая на нее внимания. Он привязал ее этими цепочками к спинке кровати с ее собственного согласия, а теперь готов изнасиловать ее, действительно изнасиловать, пока дверь будет скрипеть, собака лаять, пила жужжать, а гагара кричать на озере. Он и вправду решил сделать это, даже если она будет биться под ним, как курица под ножом. И если она станет рыдать и браниться потом, когда это упражнение в унижении окончится, он скажет, что ему даже не приходило в голову, что он насилует ее.
Он положил ладони на ее ноги и стал разводить их. Она не сопротивлялась. В тот миг она была слишком потрясена и напугана происходящим, чтобы оказать сопротивление.
«Это именно то, что надо, – произнес знакомый внутренний голос, – просто лежи спокойно и дай ему опорожниться. В чем дело в конце концов? Он делал это уже тысячу раз, и ты до сих пор не драматизировала ситуацию. Ты что, забыла, – прошло уже много лет с тех пор, как бы была краснеющей девственницей?» А что случится, если она не послушается совета голоса? Есть ли у нее возможность выбора?
Как бы в ответ ее воображение нарисовало ужасную картину. Она увидела, как дает показания в бракоразводном суде. Она не знала, есть ли теперь в штате Мэн такие суды, но это никак не влияло на правдоподобие картины. Она была одета в свой классический костюм и шелковую блузу. Маленькая белая сумочка под мышкой. Она услышала, как говорит судье, напоминающему покойного Харри Ризнера, что, да, она по своей воле позволила ему приковать себя к спинке кровати при помощи наручников и, да, по обоюдному согласию они играли в такие игры и раньше, хотя никогда прежде – в таком пустынном месте.
"Да, ваша честь, да.
Да, да, да, сэр".
Пока Джералд раздвигал ее ноги, Джесси слушала, как она объясняет судье, похожему на Харри Ризнера, как они начали с шелковых шарфов и как она позволила, чтобы игра продолжалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15