"А
когда вы со Стэнли собираетесь сделать нас бабушкой и дедушкой? Мы уже
готовы начать баловать его (или ее). Ты может быть забыла, Пэтти, но ведь мы
не молодеем..." А дальше следовало про девочку из соседнего дома, которую
прогнали из школы домой за то, что она не носила бюстгальтер, и через блузку
все было видно.
Затосковав по их старому дому в Трейноре, чувствуя себя не в своей
тарелке и немного страшась того, что их ожидает, Пэтти вошла в комнату,
которая была их спальней, и повалилась на матрас (кровать все еще стояла в
гараже, а лежавший прямо на полу матрас казался некой диковинкой, брошенной
на странном желтом пляже). Она положила голову на руки и так пролежала,
плача, минут двадцать. Ей уже давно хотелось выплакаться. Письмо матери
просто было последней каплей.
Стэнли хотел детей. Она тоже хотела детей. Это желание связывало их,
было общим, как удовольствие, получаемое от фильмов Вуди Аллена, как более
или менее регулярные посещения синагоги, политические взгляды, неприязнь к
марихуане и еще сотни крупных и мелких вещей. В их доме в Трейноре была одна
лишняя комната, которую они разделили ровно пополам. Слева стоял стол для
работы и стул для чтения - это половина Стэнли; а справа - швейная машинки и
карточный столик, на котором она раскладывала пасьянсы. Хотя они очень редко
говорили об этой комнате, у них была договоренность. Однажды эта комната
перейдет Энди или Дженни. Но где же ребенок? Швейная машинка, корзины с
тканью и карточный стол стояли на своих местах, из месяца в месяц выглядели
все привычнее, так, будто ничего не изменится и они никогда не покинут своих
мест. И она думала об этом, хотя сама не могла разобраться в своих мыслях;
как слово "порнография", это был аспект недоступный ее пониманию. Как-то
раз, когда у нее были месячные, она полезла за коробкой с гигиеническими
пакетами в ванной комнате, и тут ей вдруг показалось - она хорошо помнит
это, - что коробка выглядит очень самодовольной и словно бы говорит ей:
"Привет, Пэтти! Мы твои дети. Мы единственные дети, которые будут у тебя, и
мы голодны..."
В 1976 году, через три года после приема последнего цикла таблеток
"Оврал", они пошли к доктору по имени Харкавей в Атланте. "Мы хотим знать,
если ли какиелибо нарушения, - сказал Стэнли, - мы хотим знать, можем ли мы
что-то сделать в этом случае".
Они сдали пробы. Пробы показали, что сперма Стэнли действенна, что
яичники Пэтти способны к деторождению, что все каналы, которые должны быть
открыты, ОТКРЫТЫ.
Харкавей, который не носил обручального кольца и у которого было
открытое, приятное, румяное лицо выпускника колледжа, только что
вернувшегося с лыжных каникул в Колорадо, сказал им, что возможно виноваты
тут нервы. Он сказал им, что случай это отнюдь не оригинальный. Он сказал
им, что тут имеет место психологическая корреляция, которая в некотором роде
похожа на сексуальную импотенцию - чем больше вы хотите, тем меньше вы
можете. Им необходимо расслабиться. Они должны, по возможности, полностью
забыть о желании зачать, когда занимаются сексом.
По дороге домой Стэн был раздражен. Пэтти спросила, почему.
- Я никогда этого не делаю.
- Чего?
- Не думаю В ЭТО ВРЕМЯ о зачатии.
Она хохотнула, хотя ощутила что-то вроде одиночества и была напугана. В
ту ночь, лежа в постели и думая, что Стэнли уснул, она, испугалась, услышав
его голос в темноте. Голос был ровный, но его явно душили слезы. "Это я
виноват, - сказал он. - Это моя вина".
Она повернулась, потянулась к нему, обняла его.
- Не будь глупым, - сказала она. Но ее сердце учащенно забилось. И не
только потому, что Стэнли напугал ее; он словно бы заглянул в нее и прочитал
тайное ее убеждение, о котором сама она не подозревала до этой минуты. Вне
связи с чемлибо, без всякой причины, она почувствовала - поняла, что он
прав. Что-то было не так, и причиной была не она, а он. Что-то в нем.
- Не глупи, - прошептала она сердито в его плечо. Он немного вспотел, и
она внезапно почувствовала, что он боится. Страх исходил от него холодными
волнами; лежать голой рядом с ним было все равно, что лежать голой перед
открытым холодильником.
- Я не дурак и не глуплю, - сказал он тем же голосом, который был
одновременно и ровным и задыхался от слез, - и ты знаешь это. Я тому виною.
Но почему, не знаю.
- Ты не можешь знать ничего такого. - Ее голос был резким, бранчливым -
голос ее матери, когда она боялась. Но тут дрожь пронзила ее тело, как удар
хлыстом. Стэнли почувствовал это, и прижал ее к себе.
- Иногда, - сказал он, - иногда мне кажется, что я знаю, в чем дело.
Иногда мне снится страшный сон, и я просыпаюсь с сознанием того, что не все
в порядке. И дело не только в том, что ты не можешь забеременеть, что-то не
так в моей жизни.
- Стэнли, нет НИЧЕГО такого, что не так в твоей жизни!
- Я имею в виду не изнутри, - сказал он. - Изнутри все прекрасно. Я
говорю об ИЗВНЕ. Что-то, что должно кончиться и никак не кончается. Я
просыпаюсь с такими мыслями и думаю, что чего-то не понимаю...
Она знала, что у него бывают тяжелые сны. В таких случаях он
частостонал, будил ее, мечась, как в лихорадке. И всякий раз, когда она
спрашивала его, он говорил одно и то же: "Не могу вспомнить". Затем тянулся
за сигаретами и курил, сидя в постели, ожидая, когда остаток сна выйдет
через поры, как болезненный пот.
Нет детей. Ночью 28 мая 1985 года - ночь, когда он принимал ванну -
родители Пэтти и Стэна все еще ждали, что будут бабушками и дедушками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62