Двенадцать уже выбыли из игры, и
столько же, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в
порядке. В полном порядке. Он жив.
Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса, завязался снова.
Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97, происхождение солдат на
вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большой примесью цветной
крови.
- Тебе ставили когда-нибудь клизму? - неожиданно спросил Пирсон.
- Клизму? - Гэррети задумался. - Нет, по-моему.
- А вам? - спросил Пирсон остальных. - Признавайтесь.
- Мне ставили, - смущенно признался Гаркнесс. - Один раз на Хэллуин,
когда я сожрал целую коробку конфет.
- И тебе понравилось?
- Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают кварту теплой воды?
- Моему брату, - грустно сказал Пирсон. - Я спросил этого маленького
засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещала поставить
ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.
- Какая гадость, - поморщился Гаркнесс.
- Вот и я так думаю, - так же грустно согласился Пирсон.
Через несколько минут к ним присоединился Дэвидсон и рассказал, как он
однажды напился на пикнике, ввалился в палатку и наблевал чуть не на голову
какой-то толстой тетке, на которой не было ничего, кроме трусов. Она, по
его словам, не рассердилась и даже позволила ему "за себя подержаться", как
он выразился.
Потом Бейкер рассказал, как они в детстве "пускали ракеты", и один
парень по имени Дэви Попхэм спалил себе все волосы на заднице. "Вонял, как
свинья", - сказал Бейкер. Гаркнесс так смеялся, услышав это, что получил
предупреждение.
После этого начался подъем. Истории передавались по цепочке идущих,
пока Бейкер (не тот - Джеймс) не получил пропуск. После этого всякое
желание шутить пропало. Некоторые заговорили о своих подружках. Гэррети
ничего не сказал о Джен, но сейчас, в этом угольном мешке ночи, она
казалась ему лучшим в мире из всего, что он когда-либо видел и знал.
Они прошли через спящий городок, вдоль шеренги мертвенно-бледных
фонарей, продолжая переговариваться шепотом. У одного из домов на скамейке
сидела молодая пара, прижавшись друг к другу. Девушке было не больше
четырнадцати. Их тени, сливаясь, падали на дорогу, и идущие перешагивали
через них в наступившей вдруг тишине.
Гэррети обернулся, уверенный, что рычание вездехода разбудит их. Но
они все так же сидели, безразличные ко всему на свете. Он доел остаток
концентратов и почувствовал себя немного лучше. Олсону ничего не осталось.
Странный этот Олсон - Гэррети еще шесть часов назад был уверен, что ему
крышка. Но он все еще шел и больше не получал предупреждений. Человек на
многое способен, когда на кону оказывается его жизнь. Они прошли уже 54
мили.
За безымянным городком разговор умолк. Они прошли в молчании около
часа, и к Гэррети снова начал подкрадываться сон. Он доел печенье матери и
зашвырнул фольгу в кусты на обочине.
Макфрис извлек из своего рюкзака зубную щетку и чистил зубы - без
пасты. "Распорядок дня, - подумал Гэррети. - Ужин, чистка зубов, здоровый
сон. Люди машут тебе, и ты им машешь - так принято. Никто не ссорится
(кроме Барковича) - тоже потому, что так принято".
Или нет? Он вспомнил, как Макфрис крикнул Стеббинсу, чтобы тот
заткнулся. И как Олсон жадно, не поблагодарив, схватил сыр, который он дал
ему. Эти фрагменты выглядели ярче, острее на тусклом распорядке дня.
В одиннадцать вечера одновременно произошло несколько событий. Прошел
слух, что мост впереди смыло во время грозы, и Длинный путь будет временно
приостановлен. По рядам идущих прошла волна оживления, и Олсон спекшимися
губами пробормотал: "Слава Богу".
Тут же Баркович начал кричать что-то идущему рядом парню с дурацкой
фамилией Ранк. Тот попытался ударить его, что было строжайше запрещено, и
тут же получил предупреждение. Баркович легко увернулся от удара, продолжая
кричать:
- Ну, сукин сын, давай! Я еще спляшу на твоей могиле! Давай, балда,
шевели ногами! Все равно сдохнешь здесь!
Ранк ударил еще раз. Баркович отскочил и налетел на парня, идущего
сзади, и они оба получили предупреждения. Теперь солдаты смотрели на них
внимательно, хотя и спокойно, - как люди на муравьев, волокущих крошку
хлеба.
Ранк пошел быстрее, не глядя на Барковича. Тот, взбешенный полученным
предупреждением (он налетел на Гриббла, того самого, что хотел сказать
Майору, что он убийца), заорал:
- Эй, Ранк, твоя мать брала в рот на 42-й улице! Тут Ранк повернулся и
вцепился в Барковича. Раздались крики "Эй, хватит!" и "Брось это дерьмо!",
но Ранк как будто не слышал. Он побежал за Барковичем, которому удалось
вырваться, споткнулся и упал на асфальт, раскинув ноги. Он получил третье
предупреждение.
- Давай, балда! - вопил Баркович. - Шевели жопой!
Ранк попытался встать и упал назад.
Третьим, что случилось в одиннадцать, была смерть Ранка. Сначала
щелкнули затворы, и в повисшем молчании прозвучал голос Бейкера:
- Ну вот, Баркович. Теперь ты убийца.
Грянул залп. Тело Ранка подпрыгнуло и безжизненно вытянулось на
дороге.
- Он сам виноват! - взвизгнул Баркович. - Ты видел, он ударил меня!
Пункт восьмой!
Все молчали.
- Хрен вам! Вам всем!
- Вернись и спляши на нем, Баркович, - посоветовал Макфрис. - Повесели
нас. Тебе же хочется, я знаю.
- Твоя мамаша тоже брала в рот, меченый! - хрипло прошипел Баркович.
- Не терпится увидеть, как твои мозги разлетятся по дороге, - спокойно
сказал Макфрис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60