между тем она вспомнила, что, вероятно, это их последнее свидание; тогда решимость сразу покинула ее, и она отдалась чувству нежности и отчаяния.
Между тем Валанкур, объятый горем и угрызениями совести и не имея ни сил, ни возможности выразить эти чувства, сидел как громом пораженный, почти не сознавая присутствия Эмилии; лицо его было все еще закрыто, грудь волновалась от судорожных вздохов.
— Избавьте меня от необходимости… — взмолилась Эмилия, немного оправившись, — избавьте меня от необходимости говорить о ваших поступках, которые заставляют меня порвать с вами навеки! Мы должны расстаться — мы видимся в последний раз.
— Это невозможно! — воскликнул Валанкур, очнувшись от столбняка. — Не может быть, чтобы вы действительно думали то, что говорите! Вы не намерены бросить меня!
— Мы должны расстаться, — повторила Эмилия с ударением. — Расстаться навсегда! Ваше собственное поведение сделало это необходимым.
— Это — решение графа, а не ваше собственное, — промолвил он надменно, — и я желал бы знать, по какому праву он вмешивается между вами и мной?
Валанкур встал и в волнении опять заходил по комнате.
— Вы ошибаетесь, — возразила Эмилия, не менее его взволнованная. — Это решение принято мною сознательно, и если вы поразмыслите о своих поступках за последнее время, то убедитесь, что этого требует мое спокойствие в будущем.
— Как?! Ваше спокойствие в будущем требует, чтобы мы расстались… расстались навеки! — сказал Валанкур. — Не ожидал я услышать от вас такие жестокие слова!
— А я еще меньше ожидала, что мне придется так обойтись с вами! — заметила Эмилия; голос ее смягчился, приняв нежную интонацию, и слезы снова полились градом из глаз ее. — Могла ли я думать, чтобы вы, Валанкур, упали так низко в моем мнении!
С минуту он молчал, словно подавленный сознанием, что уже не заслуживает ее уважения и что лишился его навсегда; вслед затем, в порыве страстного отчаяния, он стал проклинать себя за преступное поведение; наконец, удрученный воспоминаниями о прошлом и мыслями о погибшем будущем, он залился слезами, прерываемыми глубокими, судорожными вздохами.
Эмилия не могла оставаться равнодушной к его безумному отчаянию и к его искреннему раскаянию; если бы она не вспомнила всех фактов, переданных ей графом де Вильфор, и всего, что он говорил об опасности доверяться раскаянию, в которое обыкновенно впадает человек под влиянием страсти, она послушалась бы голоса своего сердца и позабыла бы о всех его преступлениях, отдавшись нежности под влиянием его раскаяния.
Валанкур опять сел возле нее и произнес глухим голосом:
— Это правда, я низко пал. Я утратил самоуважение! Но как могли бы вы, Эмилия, так скоро, сразу оттолкнуть меня, если бы не подчинялись интриге, неблагородным проискам моих врагов? Не будь этих происков — вы стали бы надеяться на мое исправление… вы не могли бы оттолкнуть меня, повергнуть в отчаяние и предоставить… самому себе!
Эмилия плакала навзрыд.
— Нет, Эмилия, нет… Вы не сделали бы этого, если бы любили меня… Вы обрели бы собственное счастье, спасая меня.
— На это слишком мало вероятия, — сказала Эмилия, — я не могу пожертвовать этой смутной надежде счастьем и покоем целой жизни. Позвольте вас спросить: сами-то вы желали бы, чтобы я так поступила, если бы истинно любили меня?
— Если бы я истинно любил!.. — воскликнул Валанкур. — Вы и в этом сомневаетесь! Впрочем, в самом деле, вы по справедливости можете сомневаться в моей любви, так как я скорее соглашусь вовлечь вас в погибель вместе с собой, чем вынести ужас разлуки с вами! Да, Эмилия, я погиб… погиб безвозвратно… Я запутался в долгах, которых никогда не могу выплатить!
Взор Валанкура, дикий и растерянный, пока он говорил, принял выражение мрачного отчаяния. Эмилия, невольно радуясь его чистосердечию, с несказанным горем увидела новые причины опасаться за него: ее пугали порывистость его чувств и те неисправимые бедствия, куда они могут привести его. Несколько мгновений она боролась со своим горем и искала в себе достаточно твердости духа, чтобы поскорее прекратить свидание.
— Я не хочу затягивать этих тяжелых минут, — сказала она, — зачем продолжать разговор, который все равно ни к чему хорошему не поведет? Прощайте, Валанкур.
— Неужели вы уходите? — прервал он ее с волнением. — Неужели вы покинете меня в такую минуту? Но нет, вы не бросите меня, когда я еще не в силах совладать с моим отчаянием и вынести мою потерю!
Мрачность его взгляда ужаснула Эмилию, и она произнесла успокаивающим тоном:
— Вы сами признали необходимым для нас расстаться; если вы желаете, чтобы я верила в вашу любовь, вы повторите ваше признание.
— Ни за что! ни за что! Я был сумасшедшим, когда это сказал. О, Эмилия, это уже чересчур! Хотя вы не заблуждаетесь насчет моей вины, но вас, наверное, кто-то подстрекает поступать со мною так жестоко. Граф является преградой между нами, но я этого не потерплю…
— В самом деле, вы сумасшедший, — сказала Эмилия. — Граф вовсе не враг вам; напротив, он— мой друг, и это до известной степени должно побуждать вас считать его своим благожелателем.
— Ваш друг! — с жаром воскликнул Валанкур. — Давно ли он сделался вашим другом, что так легко может заставить вас позабыть вашего жениха? Уж не он ли рекомендовал вам обратить свое благосклонное внимание на мосье Дюпона, который, вероятно, похитил у меня ваше сердце? Но я не имею права расспрашивать вас: вы— госпожа своих поступков. Может быть, Дюпон недолго будет торжествовать над моим несчастьем.
Эмилия, еще более прежнего испуганная безумными глазами Валанкура, проговорила едва слышным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142