– Ты уже поговорила?..
Но Индия, Френсис, все прочее могли подождать.
– Сегодня вечером.
– Я серьезно.
– Я тоже.
Я уже забыла, каково это – вновь становиться молодой, чувствовать, что именно такой ты и хочешь быть. Мэттью был прав. Когда мы были вместе, я всегда знала, что он прав. Нет, с этим следовало заканчивать: не имело смысла жить и не быть рядом с человеком, который позволял чувствовать, что ты живешь.
– Мы друг у друга на подозрении, – потом сказал он, – я существую только в крохотном уголке твоей жизни, а остальная жизнь, большая часть твоих дней и ночей для меня полная тайна. То же можно сказать и о тебе. Никто из тех, кто играет в твоей жизни важную роль, не знает обо мне, никто из тех, кого знаю я, мои друзья или моя семья, не знают о тебе. Не знают, замужем ли ты, умираешь ли от неизлечимой болезни, одна у тебя голова или три… Некоторые думают, что ты – малолетка, другие – что тебе под девяносто, кое-кто считает, что ты – знаменитость. Чего они только не выдумывают, вот я и хочу, чтобы ты встретилась с ними и они узнали, какая ты… Как в нормальной жизни… ты помнишь, когда жила нормальной жизнью?
– Она и сейчас у меня нормальная. Более чем.
– Что ж, нам потребуется какое-то время, чтобы найти свою норму, и это будет нелегко. Мы же не слишком торопимся. С момента нашего знакомства прошло шесть месяцев.
– Почти.
– Ты уверена, что сможешь вырваться из силков среднего класса? – Он бросил на меня озорной взгляд. Мы уже играли с ним в эту игру. – Сможешь прожить без всех этих благ?
– Не просто смогу, проживу. Вечером сделаю решительный шаг. Но сначала мне нужно разобраться с Вирджинией. Не порвав с прошлым, я не могу начать жизнь с чистого листа. Впрочем, в душе я уже готова к этому.
Он скептически посмотрел на меня. Однако я говорила правду. После визита тетушки меня начало тошнить от вещей. От ухоженного интерьера дома, аккуратной дорожки к входной двери. От удобных, стильных кресел и диванов. Книжных шкафов и баров, музыкальных центров и телевидения. Ковров и портьер. Обоев и краски пастельных тонов, от итальянских ламп, рассеивающих свет. Фотографий счастливой семьи, развешанных в рамках по всему дому. Картин и гравюр, бронзовых кранов, стекла, фарфора, столовых приборов для обычных дней и для званых обедов. Полированной, полированной мебели…
Я оглядела спальню Мэттью. И увидела, что следовало увидеть в минимуме его одежды, в постерах, приклеенных скотчем к дверям, в отсутствии безделушек-сувениров, в книгах, стопками сложенных у стен (Жаклин забрала книжные полки, а новые Мэттью так и не купил): из этой квартиры можно съехать в любую минуту, требовался лишь повод. Я имела дело с одним из тех немногих чудаков, все пожитки которого умещаются в рюкзаке да в карманах. На подоконнике пыльного окна стояли наши подставки для яиц. Единственный символ наших будущих совместных приобретений. Стояли по полному праву, потому что несли в себе глубокий смысл. Они не имели ничего общего с теми вещами, купленными на всю жизнь, которыми мы с Френсисом заставили наш дом. Я смотрела на свою юность – юность и первую любовь, к которым я повернулась спиной, сказав в Хенли: «Да».
Я могла понять смысл историй про любовь и раньше, но и представить себе не могла до Мэттью и этой спартанской спальни, как же хорошо Шекспир знал влюбленных женщин, всегда видел их соловьем – не жаворонком… Но необходимость встречи с сестрой не давала мне покоя. И несмотря на сильное желание задернуть занавески, выключить телефон и оставаться в кровати весь день, мне пришлось подняться. Я смыла с тела следы нашей незаконной любовной связи, пообещала моему любовнику вечером решить все проблемы и отправилась в Кингстон, изо всех сил пытаясь стереть с лица самодовольную ухмылку. Все буклеты и другие материалы про Индию засунула на самое дно сумки. Если б моя сестра узнала, что я собираюсь в очередное экзотическое путешествие, наше общение прекратилось бы как минимум до Рождества.
– Расскажи ей обо мне, – услышала я от Мэттью на прощание. – Пусть узнает первой. Она будет довольна.
Я одарила его королевской улыбкой и уехала. Боль холодной иглой пронзила мой позвоночник при мысли о том, что она скажет после того, как я расскажу ей о нем.
Мы сидели друг против друга за столиком из сосны, покрытым клетчатой льняной скатертью, в окружении чистеньких официанток и успокаивающей музыки, пили клюквенный сок, когда Вирджиния спросила:
– Ты похудела?
В ее словах, конечно же, слышалась не озабоченность, а зависть.
– Может, чуть-чуть, – пробормотала я в стакан с клюквенным соком, напитком женщин, и едва не добавила, что в будущем это не повторится. Вместо этого сделала первый выстрел. Знала, что это опасно, но в этот день меня так и тянуло на подвиги. – Похудеешь тут, три дня бегая с Френсисом, тремя старыми утками и дорогой кузиной Элли.
– Ты сама на это напросилась, – отрезала Вирджиния.
– Я говорю это не в упрек тебе, Джинни. – «Шутки в сторону, – сказала я себе, – помни, что по яйцам лучше ходить на цыпочках».
– Я надеюсь, что нет.
Но мне показалось, что тень угрызений совести все-таки пробежала по ее лицу.
– Мы мало общались, как друг с другом, так и с родственниками, – посыпала она пеплом голову.
– Мало, – согласилась я.
– Ты должна признать… «Началось», – подумала я.
– …что с карьерой и семьей для меня в твоей жизни осталось совсем ничего, и…
– У тебя тоже семья. Такая же, как и у меня.
– Но у тебя была Кэрол, – напомнила она. – Я всегда завидовала вашей дружбе… Должно быть, тебе ее недостает.
Произнесла она последнюю фразу с несвойственным ей сочувствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92