«Королевское лето»: 'Печатный; Одесса; 2005
Аннотация
Одесса, 70-е...
Все подлинное: город, настроения, люди...
«Ночью на Костецкой лают собаки. В тумане мерещится им Бог знает что. Бог знает кто мерещится им. Весь месяц дождь не отпускает город. В три часа начинаются сумерки. В семь город пустеет. Все смотрят Штирлица (который уже давно под колпаком… у Мюллера На Молдаванке просыпаются фонари. Будем сумерничать, сумерничать. Будем собираться. Вытрем ноги о половички с водой, войдем в укутанную вещами комнату. Утонем в диванчике. Зажжем газовые печки Будем читать стихи. Смотреть на дождь. Греть над чаем наши отсыревшие лица. Слушать, как сладко к нам подбирается грипп… Будем смотреть на огонь. Будем ждать».
Ефим Яковлевич Ярошевский
Провинциальный роман-с
"Это не книга.
Всякая книга, даже плохая — дело серьезное. Какая-нибудь фраза, превосходная в четвертой главе, была бы никуда не годной во второй, и не каждый человек способен к писательскому мастерству.
Роман. Но где он начинается, где кончается?..
Заметки — разрозненные, без продолжения, как сны, как жизнь, вся состоящая из отдельных кусков: И оттого, что многие участвуют там, — любовь к прекрасным вещам, замеченным в доме ближнего.
Однако, если бы произведение искусства оказалось творением случая, все эти заметки оказались бы бесполезными.
Это не книга".
Поль Гоген
Часть 1
Глава 1. Шурик, Ребе, Степаныч и я
Странный, лошадиный сон приснился Шурику… Путаясь в голубых прожилках и жилах, скользили, спотыкались и падали кони. Тихо было вокруг и в поле, глаза коней темнели и наливались мглой и недоумением. Потом одинокое ржание пронеслось в вышине, такое за душу хватающее, что Шурик в тоске и слезах проснулся…
В дверь постучали. На пороге стоял высокий худой Конь. С невозмутимостью старого дуэлянта Шурик впустил его, ничуть не удивившись. Конь столпился в передней и снял шляпу. Поздоровался.
— У тебя хорошо… Дюрер. Гипс. Фолианты… Но есть еще Ночь…
Он разбил стекло и вынес Шурика в звезды. Мама не заметила этой выходки гостя. Они полетели. Конь показывал Шурику город. Над благоухающими крышами весеннего города, над лиловыми очертаниями Молдаванки, как невеста Шагала, летели они.
Сидеть было жестко, спина Коня была костлявой. Но Шурик сидел невозмутимо, чуть улыбаясь, не подавая вида, как ему неудобно. Он сидел спиной к морде Коня, лицом к хвосту, боком к мирозданию. Так он больше видел. Они набирали высоту.
— Спасибо, Фима, — сказал Шурик, — было интересно.
Конь устал, исходил паром.
— В самом деле? — спросил он, не веря.
— Да. Мне понравилось.
Коню было приятно. Шурик был немногословен, но лицемерить не мог. На самом деле, было хоть и интересно, но невыносимо болели спина и зад. Путешествие на любителя. «Надо будет посоветовать Грише», — подумал Шурик и пошел спать.
Потом пошел дождь. Он шел с моря, с 16-й станции, — обогнул берег, пропустил 13-ю и 11-ю, бурно пролился над 7-й и, запыхавшись, добежал до центра. Там удобно расположились тучи. Они заждались, и когда час пришел, обрушили на Соборную площадь несколько ведер фиалковой свежей воды.
Город посвежел, выпрямился, раскрылся, как тюльпан. Трогать его было опасно.
Они пролетали розовые светящиеся бани. На Садовой, в старых мраморных парадных, беззубо улыбались белые мраморные старушки. В домике напротив висели в великолепных крокодиловых футлярах старые барометры, показывающие ясно. Девочка мыла собаку. В клетках бились попугаи — они тоже были старики и старухи.
Искалеченным ртом смеялся в парке гипсовый вратарь.
— Ты не заметил? Он без носа!
— Вратарь — сифилитик, — сказал Шурик.
— Вратарь без зубов, — сказал я.
— Тогда это Кроватыч.
Что он к нему имеет? Шурик умел замечать безобразное. Но любил ли он прекрасное? Да, он любил Гришу.
Шел пьяный Ребе и бережно вел Шурика. Тайный яд жизни открылся им. Из-за угла вышел Сева. Он подошел. Сверкнули стекла очков. Неподкупно посмотрел он на Шурика.
— Это мой гид, — блаженно произнес Шурик, обнимая Ребе.
— Да, я его гид, — радостно подтвердил Ребе. — Мы — гиды.
— Не гиды, а гады, — отрезал Сева. — А ведь идут годы.
И он увел с собой Гришу.
Конь слег. Ночная прогулка обернулась гриппом. Грипп обернулся гайморитом. В гайморовой полости Коня гнойно выделялся кто-то.
Никто не посещал его. Конь похудел, осунулся. Небритый, с шарфом на высокой шее, он писал стихи и горестно смотрел в окно. Там была весна, кувыркались птицы, жил ветер. Потом стало холодно.
— Здравствуй, Гриша. Я принес пальто.
— Какое пальто?
— Мое. Любимое. Со следами пуговиц былой красоты.
— Но зачем мне твое пальто?
— Бери, бери, я от него отказываюсь.
— Странный ты человек… Я не знаю, что делать мне с твоим пальто. Не знаю, что делать.
— Сохрани его, — сказал Фима и оставил Гришу наедине с вещью.
Григорий чрезвычайно раздражал Хаима. Некая безысходность была в этом. С этим приходилось считаться.
— Простите, вы не доктор?
— Наук? — отпарировал Гриша.
— Нет, не наук, — ответил Хаим, нажимая на не.
— Не наук — нет. И помилуйте, зачем это вы?
— В таком случае, ты не доктор? — сказал Хаим, делая над собой громадное усилие.
— Нет, — устало сказал Гриша, — я не доктор… наук, — все-таки добавил он.
Мимо прошли пионеры. Они несли с собой цветы. Зачем они это делали? Было лето, была полночь, полная звезд и кошачьего кала. На Гимназической разнузданно пахли акации.
— Если говорить, так сказать, социально, то мы давно уже гнием… — Хаим скорбно смотрел во тьму.
— Да-а. А в Бразилии сейчас уже лето… Не верите? — это сказал некий Володя, попросивший закурить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41