И, опираясь на мой взгляд, старается подняться, вся бледная, влажная и растрепанная. Ей плевать на болтающиеся груди, на морщины и редкие волосы. Она медленно приближается ко мне:
— Жан-Клод, что происходит?
— Разреши представить тебе мою мать, — обращаюсь я к Пьеро.
— Здравствуйте, мадам, — говорит этот мудак.
— Это твой друг? — спрашивает она.
— Да. Это Пьеро, друг, о котором я тебе рассказывал и о котором писали газеты. Он не оказывает на меня дурного влияния. Скорее, я очень плохо на него воздействую.
— Вы что, с ума сошли, придя сюда?
— Если ты станешь задавать вопросы, мы сейчас же уйдем.
— Нет! Останьтесь!
Она взяла мое лицо в свои руки.
— Тогда помолчи, — сказал я ей. — И вымой руки.
— Сейчас.
* * *
Пока она возилась у раковины, я вытащил пушку и подошел к неподвижной человеческой массе на бордельной постели.
— Давай-ка, папаша, вставай!
И даю ему почувствовать холодный ствол. Я видел только его спину и лысину. Он дрожал, как мальчишка. И не смел подняться. Тогда пришлось стукнуть его.
— Я сказал, вставай!
Он вяло оборачивается, напоминая раздавленный нарыв. Лицо образцового отца семейства, искаженное страхом.
— Чего вы хотите? — спрашивает.
— Чтобы ты уматывал.
— Хорошо. Сейчас.
Не пришлось повторять дважды, как тот уже вскочил. Противоречить нам он и не собирался.
Все мы смотрели, как он пересек комнату, взял одежду на стуле. А пока одевался, мать вытирала тряпкой руки. Все у него было самое лучшее — нижнее белье «Эминанс», рубашка «Ровил», носки «Стем», ботинки «Батя», костюм «Сигран». Ей было жаль его.
— Отдай ему назад деньги, — сказал я.
— Сейчас.
Находит купюру в десять косых под подушкой и протягивает клиенту. Тот в замешательстве.
— Забирай! — ору. — Или заставлю сожрать ее!
Тогда он прячет деньги в пиджак.
— Тебя как зовут? — спрашиваю.
Вопрос его пугает. Делает вид, что не понял. Качает головой. Никак не хочет расстаться со своим инкогнито. Пришлось ответить моей матери.
— Его зовут Фиксекур. Альфонс Фиксекур.
— Ты не здешний?
— Нет, — продолжает она. — Он из Боэна, на севере.
— И где работает?
— В Электрической компании Франции.
— Адрес?
— Дом четырнадцать по улице Бронз.
— Есть дети?
— Пятеро.
Я сую в его мирное брюхо револьвер.
— И тебе не стыдно трахать мою мать?
Он начинает мямлить:
— Простите меня… Я же не знал…
— Ты похож, в сущности, на моего отца, ибо спишь с матерью в этой большой семейной кровати.
— Ну да, — отвечает. — Почему бы нет?
— Тогда тебе не мешает заняться моим воспитанием и всем прочим…
— Я могу помочь с работой. В ЭКФ, если захотите…
— Ты симпатяга, но это ничего не даст. Мы в розыске.
— Вот как…
— А в тюрягу идти не хотим.
— Это понятно…
— Ты с тюрьмой знаком?
— Лично — нет…
— Тебе известно, как там воняет?
— Представляю… Грязью… И всем таким…
— Нет, не всем таким… Дерьмом!
— Ясно…
— Неясно… Одним дерьмом! А знаешь, что тебе достается на ночь в качестве снотворного?
— Нет…
— Онанизм.
— Ну…
— Иначе не уснуть. Некоторые парни проделывают в матрасе дырку, суют туда кусок своего мяса. Там никому не придет в голову трахнуть мать дружка! Можешь воспользоваться только пятерней!
У этого отца семейства был очень убитый вид. И еще больше, когда я уточнил суть своей мысли.
— Значит, коли мы отправимся в тюрьму, это будет по твоей вине.
— Почему?
— Потому что ты разболтал!
— Клянусь, я никому не скажу…
— Мы из тебя кашу сделаем, когда выйдем на волю!
— Я же сказал, что никому не скажу!
— Сматывай отсюда.
— Да… Вот… Я уже ушел…
Он был в дверях.
— Очки, — говорит мать. — Он забыл свои очки.
— Они ему не нужны.
— Верно… Они не нужны… Я ушел…
Я вытолкал это дерьмо в ночь. И мы остались втроем.
— Приготовь-ка нам кофе, — сказал я матери, — и надень халат. Мой друг очень целомудрен в жизни.
И тотчас мне приходит в голову мысль: что мы тут делаем?
Несомненно, мне хотелось повидать мою старуху. Такому мудаку, как я, это было просто необходимо! Но теперь, достигнув цели, я чувствовал, что мне достаточно. В деньгах она стоила все меньше. Так почему я не подавал сигнал отбоя?
По рукам Пьеро было видно, что он мечтает скорее отправиться в путь. Его руки залезали в карманы, порхали над ними, он не знал, как с ними быть. И еще по его роже попавшего в передрягу парня было видно, что он делает чудовищные усилия над собой, чтобы не наброситься на мать своего друга и не раздеть ее догола. Надо сказать, что мать для него — существо святое: ведь у него самого ее не было, он родился от неизвестной матери. Он не знал, куда спрятать глаза. Ему хотелось взять их в руки и спрятать в карманы. Вот о чем он мечтал. Но он молчал, не смел произнести ни слова, настолько святой для него была мать, даже шлюха, и совсем трухлявая на вид.
Я же яростно пытался понять, отчего мне хотелось быть тут, а не где-то еще, да притом остаться.
И вовсе не для того, чтобы схорониться. Когда вокруг набито привратниками, притворяющимися, что спят, готовыми в любой момент позвонить в комиссариат, трудно найти более опасное место. Милые соседки матери давно злословили по поводу того, как это можно зарабатывать на жизнь, торгуя своей сорокаоднолетней задницей, а их мужья делали вид, что согласны с ними. Разве стоило спорить из-за этого!
* * *
Вот я и стоял как пень, наблюдая за своей старухой, которая натягивала старый прозрачный, отделанный мехом халат, в котором было ни тепло, ни жарко. И была в полной растерянности, не могла попасть в рукав. Так не могло продолжаться, мы по-прежнему видели ее голый зад.
— Надень что-нибудь другое, — говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111