На одноногом столике изящной работы стояла ваза с поздним виноградом, чьи фиолетовые гроздья снимают с увядающих пожелтевших лоз. В серебряных чашах розовело разбавленное вино, в вазе горкой лежало перченое печенье.
– А, Публий, наконец-то! – Хозяйка повернулась к брату. Улыбка на ее полных губах предназначалась Цезарю, красавица не находила нужным это скрывать. – Что-то ты припозднился.
Клодий подошел, оперся на спинку сестриного стула.
– Надо полагать, что вы тут заняты государственными делами. – Он подмигнул хозяйке. – Какое совпадение: я только что говорил о тебе, Гай Юлий. И знаешь – с кем? Не догадываешься? Я подскажу. С Луцием Сергием Катилиной. – Он внимательно посмотрел на Цезаря. Тот ничуть не смутился и отвечал самой доброжелательной улыбкой.
– Зачем ты встречался с Катилиной? – нахмурилась Клодия.
– Мы вместе обедали в таверне «Свиное вымя». А как дела у твоего супруга Метелла, имя которого я произношу с уважением? Он уже набрал войска? Могу заверить, нам очень скоро понадобятся эти легионы.
– Послушай, Публий, прекрати! – фыркнула красавица. – Иди обсуждать эти скучные вопросы со своим другом консулом Цицероном.
– Ну вот! Ты тоже попрекаешь меня Цицероном! Как будто он растлил мою невинность. О, нет! Я хочу обсудить эти вопросы с твоим другом Гаем Юлием Цезарем. Все знают, что легионы набирают для борьбы с Катилиной. Сам же Луций Сергий считает, что войск ему для мятежа вообще не нужно. Стоит лишь поднести факел к костру – и все вокруг запылает. Надо только начать, остальное получится само собой.
Цезарь сделал вид, что не заметил вызывающего тона.
– У Катилины достаточно сторонников. Если Катилина поведет дело умно, сможет быстро набрать сотню тысяч.
– В том-то и дело! – радостно воскликнул Клодий. – Катилина ведет дело не умно, а глупо. Он мог бы призвать к оружию рабов, но после той резни, что устроили беглые рабы Спартака, не посмеет. Этот заговор – дохлое дело. Дохлее, чем моя лошадь, которая пала в прошлом году. Продавец утверждал, что она проживет двадцать лет, а кобыла взяла и околела через месяц.
– Разве ты сам не хочешь рискнуть и сделать один прыжок, чтобы получить все? – Взгляд Цезаря сделался холоден, хотя губы продолжали улыбаться.
– На дохлой лошади – нет, не хочу. Слушай, Гай, плюнь на Катилину. Я предлагаю тебе новый метод получения выборной должности! – В тоне Клодия вдруг послышалось превосходство. Будто он был старше и опытней Цезаря и поучал младшего товарища, как себя вести, хотя Цезарь был на десять лет его старше. – Все очень просто. Не стоит раздавать миллионы и подкупать тысячи людей во время выборов, как поступают нынче. Это ни к чему. Надо заручиться поддержкой нескольких сотен и нанять еще сотню гладиаторов, чтобы прогнать с Марсова поля во время голосования всех неугодных. Бравые ребята пропустят на выборы только нужных людей.
– Только пьяный мог придумать такое.
– Ошибаешься. Я придумал это трезвый. А пьяный разболтал. Спроси – почему? Да потому что у тебя красивые глаза, Гай! – Клодий расхохотался.
В этот миг дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Зосима.
– Что тебе нужно? – обернулся Клодий и скривил губы, будто глотнул уксуса.
– В Риме неспокойно, доминус, хотя по всему Городу расставлена ночная стража. Какие-то люди вертелись возле нашего дома, Полибий с привратником их прогнали. Я взял с собой на всякий случай факел и меч.
– Выйди!
Вольноотпущенник исчез, дверь закрылась.
– Опекает меня, будто нянька! – воскликнул Клодий.
– Я видел этого человека прежде. Он работал у меня, когда я был смотрителем Аппиевой дороги, – сказал Цезарь.
– Мой вольноотпущенник Зосим. Я позволил ему заниматься, чем он хочет, и не брал с него клятвы при освобождении. Он был уверен, что добьется многого, но не преуспел. Промаялся год и вернулся ко мне – служить.
– Он никогда не отказывался от работы и все делал тщательно, – казалось, Цезарю понравилось обсуждать Зосима. – Я спросил его: ради чего он старается. Ради денег? Он ответил: «Ради Рима», чем меня несказанно удивил. Вольноотпущенник чинил дорогу во славу Рима. Я заметил, что яростнее всего за права Рима дерут горло вольноотпущенники. Они обожают Республику со страстью неофитов. Сенаторы погрязли в роскоши, всадников[29] интересуют только сестерции. Пролетарии думают о дешевом хлебе. Но я уверен, что вольноотпущенник Зосим думает о Риме с куда большим пиететом, нежели мы с тобой, Клодий. Мы, патриции.
– Беседа с тобой, Гай Юлий, доставляет наслаждение, – улыбнулся молодой человек. – Но, по-моему, ты слишком задержался. Мне нужно побеседовать с дорогой сестрицей. И этот разговор не для посторонних ушей.
Матрона хотела подняться, но братец положил ей руки на плечи, и она осталась сидеть.
– Рядом с нашей милой хозяйкой я и не заметил, как утекло время, – отвечал Цезарь, не торопясь, однако, выполнять просьбу молодого нахала. – Но думаю, она сама должна решить, пора мне уходить или нет.
– Мой брат прав, час, в самом деле, поздний. – Клодия одарила Гая Юлия обворожительной улыбкой. – Но мы еще увидимся. Весь следующий год я обречена скучать, пока мой муж будет наместником в Цизальпинской Галлии вместо Цицерона. Я велю своим рабам проводить тебя до дома.
Они вышли вдвоем из атрия, а Клодий остался. Не долго думая, растянулся на ложе Цезаря, налил себе вино в оставленный будущим претором бокал и осушил залпом. Темные влажные волосы свесились на лоб, глаза затуманились.
– Цицерон не зря боится Цезаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22