На следующее утро для него не выросло ни одного плода и он был голоден, — так голоден, что взял чужой плод. Теперь у этого не оказалось пищи, и он украл плод у следующего. Эти боги, ставшие людьми, были мужчинами. Но из-за ссоры их чувства и мысли изменились. Один из мужчин оторвал от туловища свои половые органы и стал женщиной. Появились дети, и вскоре мир наполнился женщинами и мужчинами, которые производили на свет новых детей...
С заоблачной высоты перевала мы смотрим на этот удивительный мир. Ни одному тибетцу не пришло в голову забраться на какую-нибудь из вершин, потому что для них горы — это обиталище богов. Задолго до того, как в страну потянулись первые экспедиции, в горы предпринимали паломничество местные жители. Ронгбук стал одним из мест такого паломничества.
Несмотря на высоту, на перевале мельтешат бабочки, под ногами снуют мелкие животные. Давно наступило время муссона, однако в долинах дождей еще нет и пирамидальная вершина Эвереста бесснежная и темная. Постоянный северо-западный ветер почти полностью очистил от снега последние 1800 метров перед вершиной. Мысль о том, что я один раз уже стоял на этой вершине, кажется сейчас невероятной.
Дорога, проложенная китайцами между Шегаром и Ронгбуком почти 15 лет назад, сначала идет вверх на высоту 1500 метров и спускается по другой стороне перевала в обращенную на юг долину Аруна к базовому лагерю под Эверестом. Есть еще старая дорога к Ронгбуку — от Тингри через Ламна Ла, однако в Пекине нас решительно отговорили от того, чтобы ехать по ней во время муссона.
Чуть ниже перевальной точки я вижу молодую женщину, которая заступом и лопатой убирает с дороги камни. Ее загорелый лоб покрыт потом. Ей около 20 лет, и ее совершенно одну прислали сюда на несколько недель для дорожных работ. Шесть дней в неделю по восемь часов в день она машет лопатой. Ночью спит в своей палатке на краю дороги. Она еще никогда в жизни не бывала в Лхасе. Когда я смотрю на ее равнодушное лицо, мне становится ясно, что сказочная Шангри Ла, которую мы, европейцы, ищем в Тибете, не будет найдена. Тибетцы носят ее в душе, в сердце.
Работница, которую зовут Таши, приглашает нас в свою палатку на чашку чанга, ячменного пива. В палатке лежат одеяла, кухонная посуда, старый, изношенный ковер. Перед фигурой Будды, покрытой слоем копоти, горит крошечная лампада. Глубоко под нами долина, которая ведет к монастырю Ронгбук. Ее окружают серые, лишенные растительности холмы. Только маленькая деревня Чедсонг зеленым пятном выделяется в этой пустыне. Едем дальше. На высоте около 4600 метров я с удивлением вижу людей, несущих дрова. Дерево в Тибете редкость, к тому же оно священно. Срубить дерево для буддиста все равно, что убить. Дома отапливаются навозом яков, лепешки собирают летом и сушат на стенах домов.
Чедсонг — бедная деревня на границе зоны высокогорных лугов. Даже река здесь выглядит унылой и скудной, если вспомнить, из какого мощного ледника она берет свое начало. Деревня стиснута серыми известняковыми глыбами и древними моренами, которые выглядят, как железнодорожные насыпи. Дома, сложенные из блоков глины или прессованной травы, окон не имеют. Свет в них проникает только через открытую дверь и отверстие в крыше для дыма.
При въезде в деревню наш грузовик застревает в грязи: здесь недавно прошел дождь. Моментально нас окружает около сотни добровольных помощников. Для меня загадка, как могут здесь наверху жить крестьяне и пастухи. Ячмень здесь поспевает не менее, чем за 60 дней. Репа, картофель и горчичное растение орошается из странной на вид канавы, которая тянется на многие километры и имеет едва ли пядь в глубину. Когда я спрашиваю о гомпе, храме, несколько детей ведут меня к развалинам на краю деревни.
Немногочисленные новые дома построены не в традиционном стиле. Такое я вижу здесь впервые, и это производит удручающее впечатление. Не могу понять, что происходит с этими людьми. Они встревожены невероятно. Может быть, их утомила нищета.
Покупаем овцу, чтобы иметь в базовом лагере свежее мясо. Пока молодой деревенский парень, заколов, потрошит и свежует ее, староста деревни объясняет мне имущественное положение жителей этого захолустья. Цао переводит мои слова на китайский, а Чен — с китайского на тибетский. Здесь люди зарабатывают еще меньше, чем в других районах Тибета. В год на человека приходится 200 килограммов зерна и 60 юаней, что составляет едва 80 западногерманских марок.
Тибетцы не машут нам на прощанье, когда мы покидаем деревню.
Вскоре открывается вид на цирк Гиачунг Канг, и на следующем повороте показывается белый взлет, который может быть только западным плечом Эвереста. Еще немного вперед — и хорошо знакомый абрис горы появляется почти одновременно с монастырем Ронгбук. Мы прибыли!
Нупце и западное плечо Эвереста
Монастырь у вечных снегов
Несмотря на то, что Эверест — высочайшая вершина мира — выглядит он очень скромно: заслонен другими горами, окутан пеленой облаков. Только один раз, когда шлейф тумана слегка рассеялся, мне удалось увидеть его северный склон. Кажется, что гора сдвигается вместе с бегущими по ней облаками, и я слежу за этим воображаемым движением. Облака на вершинной пирамиде в основном черные. Не отрываясь, смотрю на гору в бинокль, как будто с его помощью можно пробуравить этот занавес.
Внезапно черная полоса у вершины исчезает, видны сверкающие снежные поля. Эверест складывается, как детская игрушка, из отдельных фрагментов: стен, ледников, ребер, гребней. В одно мгновение его очертания становятся близки и привычны, как будто я всю жизнь провел рядом с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80