Какое-то вавилонское столпотворение!
Конечно, можно было бы посоветоваться с другими специалистами по русскому вопросу, но я хорошо представлял себе, что они мне скажут. Сто семьдесят языков! Значит, надо преобразовать эту опасную страну в сто семьдесят враждующих между собой государств, связанных лишь общностью вложенных в них капиталов, надо полагать, преимущественно капиталов «SOS». Собственность будет новым цементом, который удержит в состоянии равновесия враждующие племена.
Но… это все не то, не то, не то!..
Кто действительно знает, как обходиться с русскими? Конечно, только Эллен могла бы направить меня…
И тут меня осенило. Так ведь есть же ее дед, старый русский князь, мистер Кирилл Шаховской!
Я уже не брел, а летел к знакомому дому, вблизи которого словно по наитию оказался. 47-я стрит, 117, 14-й этаж…
Я благословлял, что в Нью-Йорке хоть лифты еще не замерзли. Впрочем, я взлетел бы на любой этаж как ракета с Б-субстанцией.
Я рассчитывал, что надменный предок моей русской княжны сам откроет мне дверь, давно отвыкнув от лакеев, но мне долго никто не открывал. Наконец я услышал за дверью шаркающие старческие шаги.
Я почтительно снял шляпу, пригладил волосы и натянул на лицо светскую улыбку.
Дверь открыла пожилая леди в одеянии сиделки.
— Князь очень плох, — печально сказала она.
Я снял пальто, отряхнул снег с ботинок и, ступая на носки, пошел следом за сиделкой.
— Очень холодно в доме, — сказала она. — Прибавилось еще и воспаление легких.
Я почтительно вздохнул, подумал об остывающем Солнце и неприспособленных к холоду нью-йоркских квартирах.
Квартирка у князей Шаховских в Нью-Йорке была убогая. При Эллен я этого не замечал, она умела придать блеск и нищете…
Самым дорогим здесь были почерневшие иконы, висевшие в изголовье больного. Я подумал, что им нет цены. Но они красовались здесь отнюдь не как шедевры живописи. Должно быть, старый князь был богомолен. Я иронически подумал, что это, пожалуй, не так уж современно, но поймал себя на том, что имею, кажется, отношение не то к секте, не то к ордену «SOS», но тотчас утешил себя, что это лишь мой бизнес, а не убеждения.
Под иконами лежал изможденный старик. Он умирал.
На подушке виднелись только одни брови… брови бывшего придворного красавца, двойной кривизны, приподнятые у переносицы в обратном изгибе темной волны. Надеюсь, он не красил их.
Под бровями едва тлели бесцветные глаза. Он узнал меня.
Я сел у изголовья.
Иссохшие губы зашевелились. Мне пришлось наклониться. Кажется, он говорил о ней.
— Мы с ней поженились в Африке, — сказал я.
— Она не там, — прошептал он.
— Знаю, — кивнул я.
— Она… назвала… правнука… Роем.
Сердце у меня заколотилось. Кровь прилила к лицу.
Он знал все о ней! Он, а не я!..
Сиделка подошла и дала выпить старику капель.
Он обессилел от нескольких сказанных слов.
Тяжело умирать в сознании. Почему врачи не настолько гуманны, чтобы помогать людям если не приятно, то хотя бы незаметно уходить из жизни?
Брови снова зашевелились. Сиделка склонилась над кроватью.
— Князь хочет остаться с вами наедине, передать вам свою последнюю волю, — сказала она и, шурша юбками, вышла.
— Я поеду в Россию, найду Эллен и сына, — сказал я.
Брови протестующе задвигались.
— Я не должен этого делать?
Брови утвердительно кивнули.
— Но кто послал ее туда? Кто?
Брови взметнулись.
— Вы? — догадался я.
Брови подтвердили.
— Но зачем? — прошептал я.
Горькие складки легли возле опущенных губ. Больной сделал усилие приподнять голову с подушки, но бессильно уронил ее.
Непостижимо как, но я понял князя Шаховского и просунул руку под подушку. Там хрустнул конверт.
Я достал конверт и вынул из него листок, написанный уже дрожавшей, неверной рукой тяжелобольного.
Это было письмо Елене Шаховской:
«…Княжна! Бесценная боярышня моя! Съ детства я направлялъ тебя на тернистый путь подвига, передавъ въ руки тъхъ, кому менъе всего нуженъ былъ твой подвигъ..»
Я старательно изучал в последний год русский язык и мог прочесть все, что было написано в этом письме, хотя меня и затрудняла непривычная для меня, по-видимому, старая орфография. Я посмотрел на князя. Он лежал с закрытыми глазами.
«…Ты должна была помочь намъ вернуть многострадальный русскiй народъ-Богоносецъ на прежнiй его путь, съ котораго онъ свернулъ въ безумiи революцiй. Я воспиталъ тебя, какъ русскую Жанну д'Аркъ, я послалъ тебя съ острейшимъ мечомъ современности — съ познанiями физика въ самую кузницу вражеской силы. Ты совершила тамъ невероятное…
Аленушка, родная моя! Все неверно, все! Я умираю, все пересмотревъ, все переосмысливъ. У насъ было слишкомъ мало силъ, чтобы сдълать Россiю прежней, мы вынуждены были полагаться на мощь страны, воплощавшей въ нашемъ представленiи прогрессъ… Я боялся, что ты и я на дълъ будемъ служить противъ нашего народа. Но въ жизни получилось еще хуже… Всъ мы оказались на службъ у гангстеровъ, которыхъ такъ почитаютъ въ странъ, где я воспиталъ тебя. Мы, оказывается, помогли имъ замахнуться на Солнце, поставить не только нашъ русскiй народъ, но и все народы Земли передъ ужасной катастрофой новаго ледниковаго перюда.
Увы, но въ этомъ заключена глубочайшая внутренняя логика. Мы дълали безумную ставку на ХОЛОДНУЮ ВОЙНУ, не понимая, что она могла привести только къ своему логическому концу — къ всеобщему холоду, къ новымъ ледникамъ на Землъ. Перiодъ холодной войны не менее губителенъ, чемъ ледниковый перiодъ.
Я слишкомъ поздно понялъ это, но я утъшаюсь, что вмъстъ со мной и даже раньше меня это поняли многие… И, можетъ быть, поняла уже ты сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148