Парень посмотрел на меня прищуренным глазом, с какой-то хитрецой. Я кивнул ему и попросил подождать меня. Парень согласился. Он говорил по-английски с забавным «шведским» акцентом.
У меня проверяли кровь.
— Не знаю, будут ли у меня дети, — сказал я, выходя вместе со шведом из госпиталя, — но в палату к очаровательной Лиз я, по-видимому, не попаду.
— Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, — услышали мы сзади звонкий голос.
Магомет был в узких темных брюках и облегающем, тоже темном свитере. Сестра милосердия несколько неожиданно преобразилась.
— Оценивающе смотрите? — спросила, догоняя нас, Лиз. — На мне лишь защитный костюм, уверяю вас, не уступающий по качествам вашему марсианскому балахону, спасшему вас, но лишь более элегантный. Как вы думаете? — спросила она шведа.
Швед усмехнулся.
Я слышал о таких костюмах и знал, что они баснословно дороги.
— Я еду в город, — сказала Лиз. — Наша команда продолжает раскопки. Может быть, вы, Рой Бредли, наденете свой костюм и отвезете меня на своем «джипе»?
Она говорила это, а смотрела на шведа.
— Мне тоже надо быть там, — сказал он.
— Но я не пущу вас без костюма! — воскликнула Лиз.
— Он уже на мне, — просто сказал швед.
Мы с Лиз удивленно посмотрели на завидную фигуру атлета в элегантном белом костюме спортсмена. Признаться, я потом плохо понимал, чем он занимается, этот швед. Может быть, он тоже был корреспондентом? Он всегда мало говорил. Но к нему приходили какие-то люди за указаниями. Он много ездил, часто вместе со мной, нередко вместе с Лиз; во всяком случае, Лиз не упускала такой возможности.
На этот раз мы поехали втроем.
У меня в моем допотопном балахоне был идиотский вид. Лиз напоминала в черном облегающем одеянии дьяволенка… Швед был Вергилием в белом костюме, спокойно прогуливающимся по аду, все знающем, все угадывающем…
У нас были радиометры, но у шведа он был какой-то особенный. И мы словно состязались в треске своих приборов. Порой они тревожно захлебывались.
В разрушенном городе работали спасательные команды интернациональной бригады. Лиз знала места, где сосредоточивались те больные, которыми еще можно было заниматься.
Город остался тем же адом, каким я уже видел его в первые минуты после взрыва. Только трупов теперь стало больше. Их извлекали из-под камней, складывали на асфальт. Они разлагались на жаре, и от них шел дурманящий, сладкий запах.
— Не знаю, что страшнее, — сказала Лиз, — что произошло или что произойдет?
— Вы ждете еще чего-нибудь? — спросил я.
— Многого, — сказала она. — Эпидемий.
— А я жду… Знаете, чего я жду? — спросил я, оглядываясь вокруг.
Удивительно, как долго могут дымиться развалины! Хотя это, может быть, оттого, что никто их не тушил… Город догорал, тлел, как дымящаяся головешка, расстилая смрад по улицам, ограниченным горами битого камня… На этих улицах словно остались только отвалы пустой породы, а домов, которые окружали их, здесь уже не было.
— Я написал в газету, что присутствовал на первом дне Страшного суда, — сказал я. — Мне показалось, что все покойники вышли из могил и, корчась, ползли меж камнями. Я написал о том, что здесь видел.
— Если бы я могла, я выколола бы глаза всем, кто это видел. Этого нельзя видеть! — сказала Лиз.
— Может быть, надо лишить зрения тех, кто сделал это, — заметил швед.
— Они уже лишены зрения. Более того — рассудка. Когда бог хочет сделать кого-нибудь несчастным, он лишает его именно этого.
— Но не власти, — насмешливо напомнил швед.
Лиз странно посмотрела на него.
Швед делал какие-то измерения. Может быть, он ученый, что-то изучающий здесь? Не пойму себя, но я не мог задавать ему вопросов. Мы все трое, помогая эвакуировать из города еще живых, словно были связаны чем-то.
Говорят, древние римляне, побеждая особо непокорных, сносили их города до основания и перепахивали землю….
В своей статье я предложил перепахать землю, на которой стоял город. Не надо, чтобы хоть что-нибудь напоминало о его существовании. Этой «статьи ужасов» не напечатали. Это была моя первая отвергнутая статья.
Я рассказал о ней своим новым приятелям.
Мы сидели на куче щебня. В санитарную машину люди в марсианских балахонах грузили пострадавших.
В грузовик складывали мертвых. Из кузова торчали их руки и ноги.
Ко всему в жизни присматриваешься.
Нужно было вывезти несколько десятков тысяч трупов!.. Многим из тех, кто их вывозил без специальных костюмов — а их не хватало, — предстояло самим скоро стать трупами: ведь каждое тело, которое они грузили в кузов машины, излучало смертоносные гамма-лучи, незримо поражая живых…
Вечером мы снова встретились. Я предложил шведу свою палатку, и он согласился. Лиз, окончив дежурство, пришла к нам.
Я сказал:
— Во всем, что здесь творится, виноваты русские.
— Вы это написали в своей статье, и ее на этот раз приняли? — ехидно поинтересовалась Лиз.
Я кивнул.
— Почему же виноваты русские? — спросил швед.
— Потому что своей моральной помощью они мешают черным принять наш ультиматум. Ведь война продолжается. Разве можно допустить еще один такой же ужас?
— Об этом вы тоже написали?
— Нет, об этом написали мои коллеги, выдвинув теорию двух атомных взрывов: два взрыва ставят на колени строптивый народ. Так было в Японии… А ведь можно было бы не ждать второй бомбы.
— Вторая бомба взорвалась во всем мире, — сказала Лиз. — Нет человека на Земле, который не взорвался бы в священном гневе.
— Кроме тех, кто готовит вторую атомную бомбу, — вставил швед.
— А вы, Рой, разделяете эту дикую теорию второго взрыва?
— Да… И поэтому вы считаете, что я — подлец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148