— Вместе? — переспросила Лена. — Никогда, милый… Никогда.
Сергей Андреевич вскочил.
— Почему?
— Ты проходишь мимо, задевая меня плечом, а я… я беременна.
Буров ухватился за мраморную доску камина.
Лена сидела, откинувшись на стуле, с полузакрытыми глазами. Потом она сползла на шкуру и, усевшись на ней, стала смотреть в огонь.
— Зачем… так шутить? — хрипло спросил Буров.
Лена покачала головой.
— Я не знаю, кто будет… мальчик или девочка.
Буров почувствовал, что лоб у него стал мокрым.
— Я провожу вас, — сказал он, сдерживая бешенство.
Она встала и принялась поправлять волосы перед зеркалом, стоявшим на камине.
Отблески пламени играли на ее бледном, освещенном снизу лице; казалось, что оно все время меняется.
Она не смотрела на Бурова.
— Не трудитесь. Я зайду к вашей соседке.
— Как пожелаете, — скрипнул зубами Буров.
Елена Кирилловна, подтянутая, прямая, вышла из комнаты и без стука вошла в соседнюю.
Буров, не попадая в рукав, выскочил на улицу.
Там началась пурга. Дрожащими руками он налаживал крепление на лыжах. Резко оттолкнувшись палками, он бросился в воющую белую стену снега.
Калерия Константиновна стояла перед прислонившейся к двери Леной и даже не говорила, а шипела:
— О, милая! Я все же была лучшего мнения о ваших способностях. Как вы могли, как вы смели!.. Я ненавижу вас.
— Неуместное проявление страстей, — устало сказала Шаховская. — Я действительно жду ребенка.
— Какая низость! — воскликнула Калерия Константиновна. — Разве нет выхода? Я договорюсь с академиком. Гнойный аппендицит, срочная операция на острове Диксон. Самолет. Через неделю вы будете снова здесь, а он — у ваших ног.
— Я не знаю, кто будет: мальчик или девочка. Я хочу мальчика.
— Дура! Шлюха! Гадина без отца и матери!.. — не повышая голоса, говорила Калерия Константиновна.
Шаховская качала головой:
— На меня это не подействует.
Обе женщины оглянулись.
В передней стояла красная от смущения Люда. В глазах ее блестели слезы.
— Наружная дверь была открыта, — сказала она. — А где Сергей Андреевич?.. Не он ли только что проехал на лыжах мимо нашего коттеджа?
Калерия Константиновна повернулась к ней спиной.
— Да, Буров ушел, — сказала Елена Кирилловна. — Он любит одиночество в тундре. Посмотри, Лю, здесь ли его лыжи?
— Сергей Андреевич ушел на лыжах?! — ужаснулась Люда. — Он же еще не оправился после болезни! Как вы могли отпустить его в такую погоду? Вы знаете, что творится на улице?!
— Я ничего не знаю, — усталым голосом сказала Елена Кирилловна.
— Что? — обернулась Калерия Константиновна. — На улице праздник? Чей?
— На улице пурга! — отчеканила Люда. — Я беру ваши лыжи.
Громыхая лыжами, она выскочила на крыльцо.
Лыжня уходила во тьму.
Люда побежала по этой лыжне. Она не знала, чего она хотела, она не знала, что делает. Ей нужно было догнать Бурова.
Наступила снежная тьма. Люда ничего не видела. Огни поселка скрылись. Ветер дул одновременно отовсюду, снег крутился, слепил глаза… если их вообще можно было слепить в такую темь.
— Она беременна! — всхлипывала Люда. — А он не теряется… Он погибнет.
Глава третья. ПОГАСИТЬ СОЛНЦЕ!
«Я снова вытащила свою общую тетрадку. Мне кажется, целую вечность не писала в ней. Но сейчас произошло такое, что я не имею права не писать… Совет безопасности ООН разрешил провести ядерный взрыв в мирных целях.
Академик Овесян вызвал маму на установку нового «Подводного солнца». Буров велел мне ехать вместе с ней.
Я чувствовала себя разведчицей. Я догадывалась, что Буров что-то задумал и посылает меня неспроста.
Мы поехали с мамой на оленях. Это было очень интересно. Я сама пробовала править хореем — такой длинной палкой, которой погоняют оленей. Они удивительно смирные и приятные животные. Прежде я никогда не думала, что они такие маленькие, всего по грудь мне.
А бегают они быстро, но, как бы ни скакали, несут рога параллельно земле, не колебля их.
Овесян, как он говорил, несколько раз выходил встречать нас и наконец встретил.
Я знала, зачем ему понадобилась мама. Он не хотел без нее зажигать новое «Подводное солнце». Все-таки она очень много значила для него в жизни, хоть они и спорили всегда.
Амас Иосифович даже не дал нам с мамой отогреться.
— В блиндаж! Скорее в блиндаж! — торопил он. — Кофе вас там ждет… И даже кое-что покрепче.
— Ей еще нельзя, рано, — строго сказала мама.
Академик выразительно подмигнул мне. Я уже пила коньяк… Он же меня и угощал еще в Москве.
— Это только в случае победы, — сказал он.
Он повел нас снежными тропами к округлому холму, в глубине которого соорудили бетонное убежище.
Я спускалась по темной лестнице, нащупывая рукой шершавую холодную стену. Вспыхнул электрический свет. Овесян вел маму. Он и зажег лампочку.
Блиндаж был с узкими горизонтальными бойницами, совсем как на войне, только вместо пулеметов здесь приборы. Противоположную узким щелям стену занимал пульт с рукоятками и кнопками, в которых я, конечно, разобраться не могла.
Академик протянул мне темные очки. А на улице и так было темно. Теперь узкие щели стали черными.
Академик отдал команду. После этого в репродукторе послышался голос, предупреждающий об опасности:
— Всем укрыться в убежищах! Атомный взрыв! Всем укрыться в убежищах…
Мне стало жутко, и я никак не могла совладать с собой. Зубы начинали стучать. Если бы Буров меня увидел, он стал бы презирать…
Потом в репродукторе послышался стук метронома.
— Все, как тогда, — оглянувшись на маму, сказал Овесян.
Она улыбнулась ему.
В репродукторе слышался голос:
— Девять… восемь… семь… шесть…
Я ухватилась за спинку стула, на который села мама, до боли сжала пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148