Абсолютно. Всю жизнь он мается одной заботой — кому бы подарить свою собственную жизнь. Он. и хочет этого, и боится. Это очень смешно.
Умеющих убивать могут победить лишь умеющие умирать. Террористы научились убивать. Мы не умеем ни того, ни другого. Поэтому мы проигрываем терроризму.
После Беслана я почувствовал смертельную усталость от той системы равновесных ценностей, в которой мы живем. В которой грех не грешнее святости, а святость не круче греха. Впервые пожалел, что не родился веке в XVI или XV. Когда мир был строгим, жизнь не кончалась смертью и люди боялись только Бога — живого и настоящего.
Я ни к чему не призываю. Я просто описываю состояние человека после Беслана. Возможно, до следующего августа это пройдет. Склероз умеет.

* * *
Через два месяца после теракта меня снова командировали в Северную Осетию. На этот раз в «мирный» Беслан. Я должен был сделать заключительный репортаж нашей акции «Дети Беслана». Весь сентябрь и октябрь «Известия» публиковали истории выживших детей, бывших заложников. Указывали номера их банковских счетов для пожертвований. Тогда мы еще не знали, что существенная часть этих денег станет добычей хлынувших в город сектантов. Тогда мы просто решили найти ответ на непростой вопрос: что еще нужно пострадавшим в теракте, кроме материальной помощи.
Когда я приехал, вся республика отмечала неделю Святого Георгия — Джоргуыба. На протяжении многих веков последняя неделя ноября считалась главным праздником осетинского народа. Непременным атрибутом застолий в эти дни считаются три осетинских пирога. Они символизируют солнце, землю и большого Бога. В 2004 году впервые в истории Северной Осетии жители Беслана приготовили на Джоргуыба не три, а два пирога. Впервые в истории Северной Осетии неделя Святого Георгия была не праздничной, а траурной. Лишним оказался тот пирог, который символизирует солнце. Когда солнце для человека гаснет, ему остается только Бог и земля. Для многих жителей Беслана солнце померкло 3 сентября. Спустя 3 месяца им не стало светлее. Деньги, которые стекаются в этот город со всей планеты, помогают, но не лечат. Еще больше, чем материальной помощи и сочувствия, людям Беслана не хватает правды. Пока нет одной правды на всех, каждый ищет ее по-своему.
Если бы кто-то попал в Беслан, не зная, что в нем случилось три месяца назад, он бы подумал, что в этом городе живут очень странные люди. У них черные одежды и серые лица. Их бесплатно возят на такси, причем водители сразу выключают в салоне музыку. Хотя можно и не выключать. Люди Беслана очень плохо слышат. Они не реагируют на сигнал клаксона, когда переходят дорогу. Город как будто оглох и замер. По улицам ходят в основном женщины. Мужчины стоят. Просто стоят на месте и о чем-то думают. Стоять на месте в Беслане для многих стало главным занятием.
В городе есть места, где можно увидеть особенно много просто стоящих мужчин. Среди них — Новое кладбище. Оно занимает ровно столько же места, сколько старое. Три месяца назад, после похорон, здесь были только грязь и цветы. Теперь — асфальт и гранит. На некоторых могилах кресты (это осетины-христиане), на некоторых — просто гранитные столбы (это осетины-мусульмане), но на всех написано «Рухсагу!» — царствие небесное. Местами попадаются пустые ямы — это или для тех, кто еще не опознан, или для тех, кто все-таки выжил. Многие из тех, кто все-таки выжил, свои ямы не зарывают. Они хотят, когда умрут, быть похороненными здесь и только здесь.
Женщины на Новом кладбище не просто стоят. Они воют. Подойти к ним — нет ни сил, ни совести. «Здесь постоянно находится человек 30, — рассказывает начальник бригады строителей из Ставрополья, которые строят вокруг кладбища кирпичную ограду. — Многие, похоже, вообще отсюда не уходят. Мы прекращаем работу, когда темнеет, — они еще здесь. Приходим в 8 утра — они уже здесь. Я когда-то в Афгане служил, но столько горя не видел».
От бригадира пахнет спиртным. «Вообще-то у нас на работе всегда сухой закон, но здесь без водки работать невозможно», — признается бригадир.
Перед входом на кладбище — самодельный плакат. На нем нарисованы два террориста-палача в красных балахонах, между ними — котел на огне, а в котле — дети. «Дяди в погонах, вы что спасовали? — написано буквами, с которых капает нарисованная кровь. — Жизни детей террористам отдали!»
К кладбищу подъезжает «Мерседес» с тремя семерками. Из него выходят трое мужчин. Они около часа стоят возле могилы. Один из них — полковник милиции, своей фамилии он просил не называть. Девочка, которая лежит в могиле, — его дочь. Полковник просто молчит. Говорят два его друга, Алан и Артур, — тоже работники правоохранительных органов. Алан говорит, что если встретит здесь хоть одного ингуша, задушит собственными руками. Если ингуш будет вместе с детьми, то задушит вместе с детьми. «Око за око, — повторяет Алан. — Зуб за зуб. Другой правды здесь быть не может». Полковник не слышит Алана. Он просто стоит и о чем-то думает.
На третий день общения с людьми Беслана я вдруг очнулся перед памятником погибшим в Великой Отечественной войне. Фотограф сказал, что я уже минут 15 просто стою и о чем-то думаю. На монументе длинный список из 345 человек. Это всего на 14 человек больше, чем погибло 3 сентября. Я понял, о чем думают люди Беслана, которые просто стоят. Они ни о чем не думают. Они замерли, потому что не видят смысла передвигаться по земле. Они не различают очертаний этого мира. Им нужна ясность.
— Я тебя сейчас подниму, переверну вниз головой и разобью об землю», — это говорит один ребенок другому ребенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100