И Медведь взял сумки, и ему сразу захотелось, чтобы женщина жила недалеко, потому что сумки даже по его медвежьим понятиям оказались и впрямь очень тяжелыми.
Некоторое время они шли молча. Женщина выпрямилась, поправила сбившийся платок, спрятала под него влажную прядь волос. Идти молча казалось неприличным, и Медведь, набравшись смелости, осторожно спросил:
— А у вас что, нет мужа?
Он не знал, что по неписаным людским законам такие вопросы задавать категорически запрещено, и спросил просто так, от чистого сердца. Но женщина не обиделась. Она уже, очевидно, смирилась с тем, что время от времени ей приходится отвечать на этот вопрос. И она, снова усмехнувшись» ответила с вызовом:
— Муж объелся груш!
А Медведь не понял. Он подумал, что муж этой женщины объелся и в самом деле груш, поэтому у него теперь болит живот и он не может носить тяжести. Медведь вслух искренне посочувствовал, а женщина весело расхохоталась:
— Шутник! Ты что, в лесу живешь?!
— Ну да, — ответил смущенно Медведь, понявший свою оплошность.
— Хорошо там?
— Ничего.
Да, в лесу хорошо, — думая о своем, медленно проговорила женщина, — я ведь и сама из деревни. Хозяйство у нас было, речка рядом. Лес. А в лесу малины-ы-ы!.. Ты любишь малину?
Конечно, я же Медведь.
— Так пошли, зайдем ко мне, малиновкой угощу. Женщина работала дворником и жила в служебной комнатке совсем одна, как старая медведица, у которой все медвежата давно выросли.
Они поели жареной картошки. Медведь чуть-чуть из вежливости пригубил малиновки.
— С Новым годом, с новым счастьем! — старомодно сказала женщина, а сама подумала уважительно: «Ишь ты, непьющий!»
Она включила телевизор. Там молодая Людмила Гурченко пела: «Новый год настает, он у само» го порога…»
— А то оставайся у меня, живи, — торопливо заговорила женщина, — чего тебе там, в лесу, шататься бобылем. На работу пойдешь, пенсия будет. Немолодой ведь уже!
— Документов нету, — грустно ответил Медведь, и они надолго замолчали. Говорить было больше не о чем.
— Так я пойду, — сказал наконец Медведь.
— Пойди, — эхом откликнулась женщина. Они отчего-то боялись смотреть в глаза друг другу.
— До свидания, счастливо отметить праздник! — сказал Медведь, открывая дверь и понимая, как неуместно звучит его пожелание.
— И тебе счастливо, — грустновато улыбнувшись, ответила женщина, — будешь в городе, забегай, поговорим!
— Забегу как-нибудь.
На тротуаре Медведя окружила ватага веселых молодых людей.
— Дяденька, дяденька! — закричала ему со смехом прямо в ухо пахнущая юностью румяная девушка. — А как вы думаете, есть на свете любовь?
И резко отшатнулась.
— Ой, да вы медведь! Простите, пожалуйста, извините!
— Да, я, конечно, не дяденька, — солидно ответил Медведь, — а потому считаю, что любовь на свете есть!
— А вы-то сам любили когда-нибудь? — осмелев, спросила девушка.
— И даже много раз! — гордо ответил Медведь и не понял, почему все громко засмеялись, особенно парни.
— Эх, медведь, медведь! — покачала головой девушка. И молодые люди исчезли так же быстро, как и появились.
— Я же в лесу живу! — пытаясь оправдаться, крикнул Медведь, но его уже никто не слышал.
Город совсем опустел. Небо очистилось от туч, асфальт покрылся блестящим ледком. Редкие автомобили осторожно плыли по матовым улицам. Медведь вышел за город, отыскал свои следы и направился в лес.
В полночь городские часы пробили начало нового года, грянула пенистая канонада. Но в лесу нет часов, звери не пьют шампанское и, как правило, вообще не пьют. В лесу было тихо и тепло.
Медведь закидал вход в берлогу валежником, улегся на еще теплую постель. А потом долго лежал с открытыми глазами, и путаные мысли блуждали в его лохматой голове.
ПАССАЖИР
Я сидел в придорожной «Пельменной» и с отвращением жевал тягучие безвкусные пельмени, запивая их густым какао. Если бы они были просто из свиного сала, это злило бы, наверное, меньше, но пельмени были вообще неизвестно из чего. Не впервой, конечно. А скорее всего, просто девятые сутки рейса давали себя знать. Перед самым домом всегда невмоготу, сна нет, аппетита нет. И постоянно точит мысль: «Только бы доехать, брошу все к черту, не мальчик уже мотаться неприкаянно по свету, никаких денег не надо». А придешь из рейса, отдохнешь с недельку, и снова снится по ночам она, манит и зовет, проклятая. Большая трасса! Тр-р-расса! Вслушайтесь в это слово, свистящее, как ветер больших скоростей, рокочущее, как надежный и сильный мотор!
Я сидел и со злостью жевал отвратные пельмени.
— Разрешите к вам? — послышалось за спиной.
Какой-то мужик моего возраста в сером драповом пальто и такой же серой шляпе с бутылкой минеральной и стаканом в руке стоял надо мной, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Его лицо было странно знакомым. Я чувствовал, что видел, а возможно, и знал этого человека, хотя и очень давно. Я напряг память, но безуспешно.
— Садитесь, о чем спрашивать! — ответил я, стараясь придать голосу оттенок дружелюбия, и перебросил шапку на соседний стул.
Незнакомец-знакомый сел, забулькал водой. Жадно выпил стакан, снял шляпу. Под шляпой оказалась сильно поредевшая, но еще кудрявая шевелюра.
«Нет, ему, пожалуй, под сорок, — подумалось мне, — значит, годиков на пять постарше, впрочем, в нашем возрасте это уже значения не имеет».
Я с удовольствием потягивал какао. Вот, говорят, детский напиток. А мне нравится. Лучше бы кофе с молоком, но если его нет, то и какао хорошо. Вообще люблю сладкое. Наверное, потому, что не люблю горькое. А мужик тем временем медленно, по глотку пил второй стакан минералки.
«Ну где же я его встречал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53