– Еще она сказала…
– Ну-ну?
– Что в госпитале есть черный ход. Настоящая работа идет с черного хода, в особых помещениях, куда посторонних не пускают. Там не лечат, а калечат детей. Это и есть место, где учат «поганому языку». Или, может быть, – языкам? Так будет точнее, Крис? Что происходит в этом Блоке? Что-то постыдное – или, наоборот, я когда-нибудь еще буду гордиться тобой?
– Да, черт побери, там происходит то же самое, что и в любой клинике! Везде закрытый режим.
– Но это же не клиника для душевнобольных.
Соул поежился, заметив, что призрак «человеческого заповедника» вновь пытается приковать его взгляд.
– Любой госпиталь, голубушка, имеющий дело с мозговыми расстройствами, – это разновидность психиатрической клиники и в то же время обычный госпиталь. Нельзя отделить одно от другого. Язык тесно связан с психикой. Да и вообще, черт возьми, меня нанимали лингвистом, а не доктором.
– Это так.
Айлин озадаченно смотрела, как он складывает письмо, засовывает в конвертик авиапочты и прячет в карман. Но не стала спорить.
По пути в Блок Соул то и дело смотрел в небо, где светился спокойный ясный голубой день, вдыхал чистый холодный воздух, выдыхая перед собой пар.
А что бы ты сказал, окажись на Аляске, где плевок сразу превращается в лед?
А как насчет Бразилии?
Как насчет того, чтобы оказаться в шкуре Пьера? Самоуверенного, измученного идеализмом француза.
Непросто залезть в чужую шкуру. Но разве не это было его главной задачей в госпитале – научиться вылезать из собственной шкуры? Видья – и вы, все остальные: неужели вы в самом деле еще многое и многое расскажете нам о том, что же это такое – человечность? После небольшого бесчеловечного акта, который мы совершим с вами?
Неизбежно кто-нибудь, где-нибудь попытается рано или поздно провести такой же эксперимент. В литературе сведения о нем мелькают уже на протяжении многих лет. Навязчивое желание провести подобный эксперимент со временем становится чем-то вроде научной мастурбации. Выращивать детей в полной изоляции и учить их общению на специально разработанных языках.
Он прошел дорожкой, усыпанной гравием, между величественных остовов тополей и кустов, подобных проволочным моделям мозга. Они вполне могли быть изготовлены в госпитале, а потом остаться не у дел как слишком примитивные, устаревшие.
Гэддонский Блок был обычным с виду деревенским домом – строением с пристройками-крыльями в современном стиле и задним двором, окруженным тесно растущими елями. Еловый лес растянулся на целую милю; он со всех сторон охватывал дом наподобие зеленой смирительной рубашки, все теснее и теснее натягивавшейся с годами.
Пару раз Соул пробирался через лесок задним двором, пытаясь сократить расстояние, но путь оказался неудобным. Мешали сплетение ветвей и кочки дерна. К тому же за деревьями было ничего не видно.
(Пятьдесят футов зеленого мрака – и вот уже другой мир. Путник теряет ориентацию в пространстве. Сотню ярдов приходится ползти на животе, ныряя под упавшие стволы и продираясь сквозь заросли, пробивая себе дорогу…)
Элегантное здание центрального корпуса имеет два крыла. Перед входом каменные львы топчут лужайку. Газон изрыт кротовыми норами. Ай да садовник! Ай да жена садовника!
Проскользнувшая мимо фигура в фиолетовом дождевике, оказалась биохимиком Цалем.
Соул нащупал в кармане депешу Пьера. Он отчего-то боялся потерять письмо, прежде, чем найдет время его дочитать.
С полдюжины машин припарковались неподалеку от входа, у въездной гравийной дорожки. Среди них был медицинский фургончик ВВС США.
Медная табличка гласила:

ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Соул толкнул тяжелую дверь, и его окатило волной сухого горячего воздуха. Минуя холл, соединявший палаты в правом крыле и служебные помещения в левом, где располагались компьютерный участок, кухня, операционная и лаборатория, он задержался перед рождественской елкой у подножия мощной дубовой лестницы, ведущей в раздевалки медперсонала.
Столько иголок осыпалось в этой духоте. Точно зеленой перхотью усыпан кафель.
За спиной неслышно прошла санитарка, после завтрака катя на мягких резиновых колесиках тележку с грязными тарелками. Только слабое позвякиванье фаянсовой посуды выдало ее присутствие.
Бумажные транспаранты пересекали проходы и главный коридор. Стеклянные колбы над дверными проемами призывали к различным видам внимания. К голубому вниманию. К зеленому. Красному. Словно различные участки пораженного мозга выдували пустые речевые пузыри.
Чем же они наполнятся? Обвинениями?
Или станут ключом к реальности? Е = niс2 разума? Законом, изъясняющим его природу?
Дверь на пружине захлопнулась за ним автоматически. Далее следовал короткий коридорчик со второй дверью в конце. Он выбрал ключ, вставил в замок и прошел в заднее крыло, где еловые ветви качались перед окнами точно «дворники» автомобиля. Коридор огибал крыло с внешней стороны.
Оконное стекло было пронизано паутиной проводков сигнализации, подключенной к компьютеру.
Выглянув из верхних окон главного здания, можно было увидеть громадный матовый купол, освещавший помещения коридорным светом – словно пустой аквариум.
Открыв свой кабинет, Соул привычно включил яркие неоновые трубки, разогнав скучный зимний полумрак, и сел перед монитором.
Поганый, говоришь, язык, Айлин? Еще какой поганый! Самый плохой в мире – и самый лучший!
Экран мигнул и осветился. В большой детской комнате (изображение еще ходило волнами по экрану) два темнокожих малыша нагишом, мальчик и девочка, перекатывали друг другу огромный мяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77