Тогда он, обернувшись, постучал в дверь и снова позвал. Вновь не дождавшись ответа, ронин поднялся и пошел в задний отсек. * * * Когда Дик сказал: «Нам не мешало бы отдохнуть», — внутри у Жен что-то натянулось и завибрировало щемяще, наподобие тоскливой басовой струны. Отдохнуть перед чем? Перед бессмертием? То есть перед вечностью? Завтра он займется сборкой аппарата и, конечно, уже не успокоится, пока не влезет в него в роли первого испытуемого, то есть, говоря научным языком, — подопытного кролика. Его бесценный старый хрыч, очевидно, будет счастлив, хотя наверняка не может дать стопроцентной гарантии, что человек выйдет из его аппарата морально и физически здоровым. Кто поручится за то, что его мозги не превратятся в кашу? А тело — в кисель?.. Она, как врач, прекрасно понимала, чем чревато вмешательство подобного уровня: малейшая ошибка будет иметь не обратимые последствия. А еще она понимала, что отговорить Дика невозможно, особенно теперь, когда отдано столько сил и крови и столько жизней уже положено на алтарь бессмертия — этого древнего идола с неизменной издевкой на вечно молодом лице. И жизнь Дика может стать очередной жертвой — одной из многих, не из первых и, уж конечно, не из последних.Сказав, что пойдет за лекарством для старика, Жен вышла в задний отсек. Постояла там перед аптечкой, не зажигая света, бесцельно перебирая в темноте склянки и коробочки. Она слышала, как ронин разговаривает в кабине с профессором, потом он позвал ее, но она не откликнулась. Ей просто не хотелось возвращаться к ним — к профессору и особенно к Дику, всегда равнодушному, деловому, такому расчетливому и холодно-предупредительному. Как она от этого устала! Не секрет, что для красивой женщины невыносимо находиться долгое время в мужском обществе при полном отсутствии внимания к себе. Положение становится невыносимей в десятки раз, если среди этих мужчин находится тот единственный, который тебе необходим больше, чем воздух, — потому что без воздуха ты через три минуты умрешь и все твои проблемы закончатся, а без него, единственного, — желая и отчаиваясь, видя его порой совсем близко и не получая даже случайной мимолетной ласки, — приходится жить и мучиться день за днем.Вошел Дик и чуть не натолкнулся на нее в темноте. С любым другим именно это бы и произошло. Она, обернувшись, уже машинально приготовилась к столкновению. Но Дик ведь не любой, о нет, он ведь особенный… Ощутив каким-то шестым чувством ее близость, он резко остановился — прямо перед ней, лицом к лицу, практически вплотную. Так, почти соприкасаясь, они простояли молча несколько мгновений, в течение которых она сознавала с болезненной ясностью, что он включает сейчас свою собственную запрет-программу, всегда мешавшую ей стать для него чем-то большим, чем просто член команды или хороший хирург. Вот сейчас он отступит, зажжет свет, начнет говорить какие-то ничего не значащие слова. И пока он еще не успел от нее отгородиться, воздвигнуть свою ледяную стену, она подняла руку и провела кончиками пальцев по его груди до того места у левой ключицы, где под тонкой водолазкой ощущалась легкая выпуклость — тот самый роковой шрам. Кажется, в первый раз она прикасалась к его телу не в хирургических целях, В первый и, может быть, в последний. Дик не шевелился, лишь участившееся биение его сердца не могло обмануть пальцев женщины, даже не будь она хирургом. Погладив через материю шрам, она наклонилась и дотронулась до него губами. Ронин не был готов к такому повороту событий. Потому, наверное, и не успел сразу мобилизовать самоконтроль — привычную внутреннюю защиту от влияния на себя Жен. Он всегда ее желал — от этого глупо было бы отрекаться, — ощущая порой по отношению к ней и что-то другое, большее, что он давно уже научился отодвигать на второй план, отчего оно не исчезало, а, очевидно, росло и копилось. Всего нескольких секунд потери контроля оказалось достаточно, а потом уже было поздно: стоило только ему позволить себе осуществить давнее желание — прикоснуться к бархатной коже на ее шее за ухом, — чтобы переступить грань, за которой уже не существовало ничего, кроме запаха ее кожи, ее близости, ее тонких запястий, легких прикосновений. Ее дыхания на его губах. Кроме тайных холмов и изгибов узкого желанного тела, от которого он, идиот, так долго отказывался, а теперь ему казалось, что не оторвется вовек, даже если здесь объявится хрыч в поисках своих таблеток, Грабер с «сердечником», Клавдий под ручку с Левински да кто там еще, мать их курва, — киллеры, внешники — вся шара-га, жаждущая бессмертия. И даже само бессмертие собственной персоной!!! * * * Найдя поутру хрыча в кабине мирно храпящим, ронин решил про себя, что тот гораздо хитрее и проницательней, чем он о нем думал. Жен, сладко спавшая сейчас на диванчике в заднем отсеке, даже не подозревала, кому она обязана своим счастьем — этой их первой (не исключено, что и последней) сладостно-горькой, ненасытной, хмельной ночью.Ронин подавил воспоминание о ее теплых обвивающих руках, которые он осторожно убрал со своего тела прежде, чем подняться. Перед самым ответственным в своей жизни предприятием он спал всего пару часов, тогда как точно знал, что его организму для полноценного отдыха необходимо как минимум четыре. Жалел ли он о случившемся? В какой-то мере да: и без того непростые отношения с Жен приобретали теперь глубоко личный характер. Она вторглась в его индивидуальное пространство, нарушила его внутреннее одиночество — то, чего он всегда боялся и избегал в отношениях с людьми и, в частности, с женщинами, наученный один раз горьким опытом с Саней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105