Рассказы –

OCR Busya
«Уильям Сароян «Ученик брадобрея»»: Азбука-классика; СПб.; 2004
Аннотация
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».
В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других. И во всех них Сароян пытался воплотить заявленную им самим еще в молодости программу – «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке – языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете», «снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».
Уильям Сароян
Студент-богослов
Студент богословия стал встречаться мне где-то с четверть века назад, в пьесах русских писателей. Толстой, Достоевский, Чехов, Андреев и Горький редко обходились без того, чтобы не вставить в свою пьесу студента-богослова. Казалось, студент богословия – это сам автор, бросающий недоуменный, но восторженный взгляд на свою молодость. Это определенно славный малый, какого никогда не мешает иметь под рукой: молодой, импульсивный, бледноватый, прыщавый, ни капельки не хорош собой, несуразен, плохо одет, жаден до чая, начитан слова Божия, земного и сатанинского, тем не менее способен значительно оживить действие, ибо в душе – дьявол. Он неизменно находится в гуще отчаянной борьбы с пороком в виде неумолимой тяги целоваться с девушками, что нисколько не поражает его и не смущает их. Кое у кого из этих девушек есть дети, причем постарше него. Этим женщинам он особенно по душе своей угловатостью, неопытностью и говорением невпопад, а значит – занятен. Скорее из жалости, нежели из любви они позволяют ему тяжко дышать в своих объятиях, чтобы потом обнаружить, что он замышлял самоубийство. Его привычка кашлять им в лицо вынуждает их восклицать: «Ах, Александр Александрович!», – что он принимает за выражение любви. В компаниях он печально знаменит тем, что вечно высказывается в самый неподходящий момент, а также своим неуемным стремлением вести себя как можно хуже. И все-таки он был нужен этим драматургам, ведь он, как никто другой, мог давать разъяснения на предмет того, почему человечество несчастно.
У Толстого студент-богослов винит во всех бедах человечества женщин, порой доходя до того, что указывает на определенные части женского тела, безудержное влечение к которым мешает человеку безраздельно посвятить себя служению Богу или сельскому хозяйству. В других пьесах Толстого богослов находит иные причины. В какой-то пьесе виноваты были железные дороги – тем, что соблазняют людей на бегство. (От женщин, разумеется, хотя у автора упоминаются только плачущие дети и члены местной администрации, не способные радушно принять посетителя.) А еще в одной пьесе, выпив всего-то чашку чаю, богослов кричит, что человек – зверь, и все из-за желудка. И принимается расспрашивать присутствующих, не замечали ли они, как часто в последнее время они садятся за еду, сколько драгоценных часов теряется за этим занятием и всем, что ему предшествует, и какое это несчастье, когда желудок полон мяса, пшеницы, зелени, сыра, вина и воды.
Студент-богослов у Достоевского утверждает, что человек несчастен уже хотя бы оттого, что самое его рождение – уже нервное расстройство. Однако самый лучший богослов – у Горького, потому что он ненавидит все, что делает нашу жизнь жалкой и ничтожной, а на свете нет ничего, что бы не делало нашу жизнь таковой.
Естественно, что далее он пытается обвинить во всем Бога, в то время как вторая половина Горького, воплощенная в другом герое – старом хрыче лет шестидесяти, недавно прочитавшем книгу от корки до корки, – выступает с нападками на правительство, обвиняя его за свой нынешний возраст, расшатанное здоровье, и делает глубокомысленное замечание по поводу того, что ведь когда-то ему было тридцать! Да нет, даже двадцать! А теперь? А теперь он старая развалина в старом черном плаще! (При этом бросает многозначительные взгляды в сторону Татьяны Львовны восемнадцати лет и замечает в ее глазах едва уловимые признаки восхищения.)
Познакомившись со студентом-богословом, я обнаружил, что он странная птица и немногим отличается от остальных персонажей, населяющих русские пьесы. Тогда я решил выяснить, чем же он занимается, что изучает. И вообще, где он учится, на дневном или на вечернем? Или же, почему его зовут студентом богословия, может, просто по молодости лет? Ни у кого из драматургов я не нашел четкого и ясного ответа на эти вопросы, если не считать намеков на то, что единственно, к чему стремится студент-богослов – это совершенство.
Короче, сам для себя я решил, что он читает книги по богословию, и решил заняться тем же.
В Публичной библиотеке во Фресно книги по теологии целиком занимали небольшой мезонин с полами из толстого стекла.
Подниматься по узкой лестнице в этот отдел библиотеки было все равно что взбираться на верхнюю палубу небольшого и тесного кораблика.
1 2 3 4 5