Ждать, однако, понадобилось гораздо дольше. Я страшно проголодался, из-за чего меня подташнивало, к тому же я сильно разозлился. Сначала я злился на сестру, которая влетала в приемную каждые десять – пятнадцать минут в сильном смятении и замешательстве и не желала ни слушать меня, ни отвечать на мои вопросы о состоянии больного. Потом я рассердился на самого пациента, живого или мертвого, за то, что он так бесцеремонно умыкнул мою книгу, которую я поклялся вернуть в Публичную библиотеку в том состоянии, в каком взял. И наконец, я был зол на Кьеркегора, о котором не знал ровным счетом ничего, кроме того, что он написал книгу со странным названием «Или-или».
Я прождал возвращения книги битых три часа с хвостиком, пока ко мне не подошла сестра. В ее поведении угадывалось явное намерение говорить со мной. Разговор начался с безнадежного коверканья моего собственного имени.
– Да, – отозвался я.
– Он умер, – продолжала она. – Доктор Хампкит (по крайней мере, мне показалось, что она произнесла фамилию именно так) сделал все возможное, но тщетно.
– Жаль. Я хотел попросить вас вернуть мою книгу.
– Какую книгу?
– Кьеркегора.
– Он говорил, что это его книга. Во всяком случае, в нее был заложен его читательский билет с его именем и адресом.
– Читательский билет в книге – мой, – сказал я. – Вы все напутали. Я шел домой из Публичной библиотеки с тремя книгами, когда встретил его на сортировочной станции. Он только что спрыгнул с поезда и ушибся, вот я и помог ему дойти до бульвара Вентура, там он упал, остановилась машина и подвезла его сюда. В машине он взял одну из моих библиотечных книг, и она осталась у него. Теперь он умер, и только потому, что в книге оказался мой читательский билет, вы присвоили ему мое имя. Кто бы он ни был, мне очень жаль, конечно, что он скончался, но я бы хотел получить книгу обратно.
– Он сам назвался этим именем, – сказала сестра. – И я вношу его в больничные списки. А книгу мы вернем в Публичную библиотеку.
– Научили же вас в школе на свою голову, – сказал я в сердцах, потому что был зол и голоден, вышел из госпиталя и зашагал домой.
Когда я добрался до дому, то увидел на нашей улице уйму автомобилей. Дом кишел дядюшками, тетушками и кузенами, съехавшимися со всего города.
Первым меня заметил мой дядя Хосров, сидевший в одиночестве на ступеньках веранды и куривший сигарету. Он вскочил и закричал что было мочи:
– Я же говорил вам, что это недоразумение. Вот же он, такой, как обычно, только очень голодный.
Все, кто были в доме, ринулись, сломя голову, наружу, а увидев меня, бросились обратно, накрывать на стол.
После того, как я съел все, что мог вместить мой желудок, мама спросила меня ласковым голоском:
– Почему они приехали на карете «скорой помощи» и сказали нам, что ты умер?
– Если б я знал, что они собираются приехать на машине, – возмутился я, – то поехал бы с ними, вместо того чтобы плестись пешком три мили в десятом часу ночи. Они не сказали мне, что собираются приезжать на «скорой».
– Мы страшно волновались за тебя, – сказал мой дядя Зораб.
Это было больше, чем мог вынести дядя Хосров.
– Мы страшно волновались за тебя! – передразнил он. – Когда человек из больницы объявил нам, что ты умер, мы ужасно переживали, что ты не выздоровеешь. – Он повернулся к дяде Зорабу. – Ну что за чушь ты несешь! Как можно волноваться за того, кто уже умер?
Дядя Зораб нервно откашлялся и вымолвил:
– Я могу только сказать, что мы волновались. А теперь вот он, живой!
– Послушай, – вскричал дядя Хосров, – неужели ты так и не поймешь самую элементарную вещь? Не умирал он. И не собирался. Произошло недоразумение, как я и говорил. Ваши переживания не воскресили его из мертвых. Просто мальчик влип в типичную американскую историю. Если ты не уяснишь этого сейчас, Бог знает, с какими жуткими искажениями наш род будет передавать этот случай из уст в уста в будущем. Мальчик поужинал, теперь пусть сам все расскажет, а потом мы разойдемся по домам. Кто бы ни был покойный, все мы в недалеком будущем составим ему компанию, и ничего в этом страшного нет.
Он повернулся ко мне.
– А теперь поведай нам, как получилось, что люди из больницы сообщили нам о твоей смерти в возрасте двадцати семи лет. Я пытался втолковать им, что это не ты, поскольку тебе нет двадцати семи, но они сказали, что ты, наверное, прибавил себе годов, чтобы произвести впечатление напоследок. Сколько тебе лет? Выкладывай.
– Четырнадцать, – признался я.
А затем рассказал им все по порядку, в мельчайших подробностях.
Моя тетушка Хатун принялась тихо оплакивать умершего молодого человека, уверяя всех, что он умер за меня, чтобы я продолжал жить. Эта теория разозлила маму, а мой дед покрутил усы и спросил:
– Все это очень хорошо, но кто же, черт возьми, этот Кьеркегор, что из-за него поднялся такой безбожный шум в нашем позабытом Богом селении, которое пытается сойти за город?
– Он автор одной из трех книг, взятых мною сегодня в публичке, – сказал я. – Это все, что я о нем знаю.
– Так-так, – сказал дед. – Хорошо. А теперь чешите-дуйте по домам. Если вы плакали по нем, так вот он, стоит ковыряет в зубах. Домой, все домой!
Все принялись обниматься, как бы в честь моего воскрешения. Раздавался теплый шепот женщин. В гостиной мальчишки затеяли борьбу. И так продолжалось, пока все не разошлись. Остались только Старик и дядя Хосров. Они обменялись укоризненными взглядами, и дядя Хосров сказал:
– Я знаю, что ты хочешь у него спросить. Чтобы избавить его от лишних хлопот, я отвечу за него. Ты собираешься спросить у него, какого черта он каждую пятницу впутывается во всякие истории?
1 2 3 4 5