За столиком чинно восседало трое мужиков неопределенного возраста, одетых разнообразно, но, судя по похожим пятнам на одежде, объединенных единой целью. В данный момент происходило нечто вроде производственного совещания, посвященного той же общей цели. Впрочем, совещание протекало в теплой дружеской обстановке, обсуждение технических вопросов перемежалось красочными воспоминаниями и жизнерадостными призывами «К барьеру!».
Как быстро сообразил Лабух, после этого возгласа участники совещания вовсе не хватались за разные тяжелые предметы и не бросались колошматить друг друга почем зря. Напротив, услышав команду, один из присутствующих неторопливо и солидно вставал со своего места и шествовал в дальний конец гаража. Там он наливал себе из объемистой бутыли некой полупрозрачной жидкости, медленно всасывал ее и так же неспешно, сохраняя достоинство, возвращался на свое место, где принимался с большим чувством нюхать одну на всех горбушку черного хлеба. Через определенное время процесс повторялся, и к барьеру так же неторопливо и солидно отправлялся следующий участник совещания.
Похоже, это и были печально знаменитые мобилы и водилы, хотя в полумраке тесного помещения разобрать, кто есть кто, было довольно непросто.
— Ну, чего вы там встали, заходите, коли пришли, — приглашающе махнул рукой то ли мобила, то ли водила. — Составьте компанию асам пыльных дорог!
Музыкантам ничего не оставалось делать, как войти. Как только вошедшие, с трудом протиснувшись в щель между автомобильным боком и увешанной железяками кирпичной стенкой, разместились на каких-то продавленных ящиках и познакомились с обитателями гаража, каждый из которых оказался и мобилой и водилой в одном стакане, раздался знакомый уже вопль «К барьеру!».
Лабух понял, что на этот раз страстный призыв обращен непосредственно к нему, и, стараясь сохранять достоинство, направился в дальний конец гаража, стараясь не ступить в пахучие черные лужи, обогнул скалящуюся ребристо-клыкастой решеткой радиатора лупоглазую, какую-то глубоководную, морду древнего автомонстра, за которой обнаружил ведерную бутыль с надетым на горлышко стаканом. Стараясь не пролить, Лабух с усилием наклонил емкость и подставил граненый стакан под опалесцирующую струю, хлынувшую из горла. Потом зажмурился, собрался с духом и храбро проглотил пойло.
Жидкость по вкусу не напоминала ни один знакомый Лабуху — а у него был-таки опыт — напиток. В ней было нечто невыразимо техническое, отдававшее кислотой, бензином, спирт, несомненно, тоже присутствовал и еще что-то, чему в языке Лабуха просто не было определения. К счастью, язык и гортань сразу онемели, испытав по-видимому, вкусовой шок, зато в желудке стало горячо и тесно, словно Лабух проглотил включенный утюг.
Теперь он уже просто физически не мог возвращаться на свое место какой-нибудь несолидной походкой. Если бы он хоть чуть-чуть ускорил шаг или нагнулся — его бы немедленно стошнило. Прошествовав к выделенному ему ящику церемониальным шагом бурундийского солдата, он так же медленно опустился на свое место, вслепую нащупал ритуальную горбушку и жадно понюхал ее.
Через некоторое время он обрел способность слышать, а потом и говорить.
— Что это было? — спросил Лабух. — Я что-то не понял, что же я все-таки такое выпил. Может быть, мне кто-нибудь объяснит? Или мне так и придется помереть в неведении?
— А чего тут объяснять, — весело изумился один из водил, а может быть, мобил. — Вечерний удой. Натуральный, между прочим, продукт, не то что химическое пойло, которое вам впаривают в Городе! Мы же вот не помираем, так что не волнуйся, все будет пучком!
После того, как вызов к барьеру с честью выдержали Мышонок и Чапа, разговор возобновился. Теперь водилы-мобилы признали в музыкантах если не равных, то, по крайней мере, заслуживающих уважения личностей.
— А кого здесь можно доить? — отдышавшись, спросил Мышонок. — Я смотрю, здесь и живности-то никакой нет!
— Как это «нет»? — Водила искренне обиделся. — Как это? А Машка?
С этими словами он ласково и мощно хлопнул по облупленному боку стоявшую в гараже автоуродину. Внутри Машки что-то довольно загудело.
— Машку и доим, она у нас рекордсменка! Днем и ночью мы ее, родимую, пасем, а утром и вечером, само собой, — доим. И вот он, высококалорийный продукт. Машка в былые времена по сорок литров на сто километров потребляла, а теперь она эти сорок литров через каждые сто километров взад отдает. В форме полезного для здоровья продукта.
— И где же вы ее, родимую, пасете? На каких таких лугах? — Чапа решил не спорить, да и чего не случается в этом странном мире. Филирики изобретают, ветераны воюют, эти, вон, старую автомашину пасут, а потом еще и доят. И вообще, ветераны же предупреждали... Не послушали мы ветеранов, а зря, теперь придется выпутываться самим. Хотя, с другой стороны, ничего особенного не происходит, даже удой, похоже, усваивается помаленьку.
— Как это «где»? — водила был поражен наивностью вопроса, — да конечно же в Городе! Где же еще? Иногда, выводим на шоссе, но с шоссе удой не такой жирный, там сейчас тачек мало и аварий тоже негусто. В общем, на пажитях земных. В городе лучше всего пасти. В городе, что ни перекресток — то авария. А нам того и надо. Машка у нас аварии любит, она их последствиями питается. Правда, Машка? Ну что, к Барьеру?
Теперь к Барьеру по очереди сходили хозяева гаража. Образовалась пауза, во время которой Лабух успел выглянуть наружу и убедиться, что примерно каждые третьи ворота открыты, и, судя по всему, потребление вечернего удоя — любимый народный обычай водил-мобил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109