- Э? - вопросительно-негодующе поднял брови викарий и взглянул на доктора. Но доктор был занят: осторожно прощупывал правый бок пациента.
Внизу, в гостиной, викарий так и бросился на доктора:
- Ну что же? Ну как он?
- Мм... извиняюсь: неважно... - Доктор застегивал и расстегивал сюртук.- Два ребра, и может быть,- кой-что похуже: извиняюсь. Дня через три выяснится. Надо бы его только не трогать с места.
- Как, не тро... - хотел крикнуть мистер Дьюли, но тотчас же улыбнулся золотой улыбкой: - Бедный молодой человек, бедный, бедный...
Весь вечер мистер Дьюли бродил по комнатам, непристанный, и был полон ощущениями поезда, сошедшего с рельс и валяющегося вверх колесами под насыпью. Миссис Дьюли носилась где-то там со льдом и полотенцами, миссис Дьюли была занята. Опрокинувшийся поезд был предоставлен самому себе.
В половине двенадцатого викарий Дьюли отправился спать - или, может быть, не столько спать, сколько перед сном изложить свои соображения миссис Дьюли. Но кровать миссис Дьюли была еще пуста.
Случилось это в первый раз за десять лет супружеской жизни, и викарий был ошеломлен. Лежал вперив неморгающие, как у рыб, глаза в белую пустоту соседней кровати, создавались в пустоте какие-то формы. Била полночь.
И вышло очень странное: созданная из пустоты миссис Дьюли отрицательная миссис Дьюли - подействовала на викария так, как никогда не действовала миссис Дьюли телесная. Вот немедленно же, сейчас же, нарушить одно из расписаний - немедленно же видеть и осязать миссис Дьюли...
Викарий приподнялся и позвал - но никто не откликнулся: миссис Дьюли была занята там, у постели больного, может быть - умирающего. Что же можно возразить против исполнения долга милосердия?
Тикали часы. Викарий лежал, аккуратно сложив руки крестообразно на груди, как рекомендовалось в "Завете Спасения" - и старался убедить себя, что спит. Но когда часы пробили два - автор "Завета" услышал самого себя, произносящего что-то совершенно неподходящее по адресу "этих безрубашечников". Впрочем, справедливость требует отметить, что тотчас же автор "Завета" мысленно загнул палец и отметил прискорбное происшествие в графе "Среда, от 9 до 10 вечера", где стояло: покаяние.
2. ПЕНСНЕ
Миссис Дьюли была близорука и ходила в пенсне. Это было пенсне без оправы, из отличных стекол с холодным блеском хрусталя. Пенсне делало миссис Дьюли великолепным экземпляром класса bespectacled women - очкатых женщин от одного вида которых можно схватить простуду, как от сквозняка. Но, если говорить откровенно, именно этот сквозняк покорил в свое время мистера Дьюли: у него был свой взгляд на вещи.
Как бы то ни было, совершенно достоверно, что пенсне было необходимым и, может быть, основным органом миссис Дьюли. Когда говорили о миссис Дьюли малознакомые (это были, конечно, приезжие), то говорили они так:
- А, миссис Дьюли... которая - пенсне?
Потому что без пенсне нельзя было вообразить миссис Дьюли. И вот, однако же...
В суматохе и анархии, в тот день, когда в дом викария вторглось инородное тело - в тот исторический день миссис Дьюли потеряла пенсне. И теперь она была неузнаваема: пенсне было скорлупой, скорлупа свалилась - и около прищуренных глаз какие-то новые лучики, губы чуть раскрыты, вид - не то растерянный, не то блаженный.
Викарий положительно не узнавал миссис Дьюли.
- Послушайте, дорогая, вы бы посидели и почитали. Нельзя ведь так.
- Не могу же я - без пенсне,- отмахивалась миссис Дьюли и опять бежала наверх к больному.
Вероятно, потому что она была без пенсне - Кембл сквозняка в ее присутствии отнюдь не чувствовал и, когда у него дело пошло на поправку охотно и подолгу с ней болтал.
Впрочем, "болтал" - для Кембла означало скорость не более десяти слов в минуту: он не говорил, а полз, медленно култыхался, как тяжело нагруженный грузовик - трактор на широчайших колесах.
Миссис Дьюли все старалась у него допытаться относительно приключения с автомобилем.
- ...Ну да, ну хорошо. Но ведь видели же вы тогда автомобиль, ведь могли же вы сойти с дороги - так отчего же не сошли?
- Я... Да, я видел, конечно... - скрипели колеса. - Но я был абсолютно уверен, что он остановится - этот автомобиль.
- Но если он не мог остановиться? Ну, вот просто - не мог?
Пауза. Медленно и тяжело переваливается трактор - все прямо - ни на дюйм с пути:
- Он должен был остановиться... - Кембл недоуменно собирал лоб в морщины: как же не мог, если он, Кембл, был уверен, что остановится! И перед его, Кембла, уверенностью - что значила непреложность переломанных ребер?
Миссис Дьюли шире раскрывала глаза и приглядывалась к Кемблу. Где-то внизу вздыхал опрокинутый поезд викария. Приливали сумерки, затопляли кровать Кембла, и скоро на поверхности плавал - торчал из-под одеяла только упрямый квадратный башмак (башмаков Кембл не согласился снять ни за что). С квадратной уверенностью говорил - переваливался Кембл, и все у него было непреложно и твердо: на небе - закономерный Бог; величайшая на земле нация - британцы; наивысшее преступление в мире - пить чай, держа ложечку в чашке. И он, Кембл, сын покойного сэра Гарольда Кембла, не мог же он работать, как простой рабочий, или кого-нибудь просить,- ведь ясно же это?
- ...Платили долги сэра Чарльза, прадеда. Платил дед, потом отец - и я. Я должен был заплатить, и я продал последнее имение, и я заплатил все.
- И голодали?
- Но ведь я же говорил, ясно же, не мог же я... - Кембл обиженно замолкал.
А миссис Дьюли - она была без пенсне - нагибалась ниже и видела: верхняя губа Кембла по-ребячьи обиженно нависала. Упрямый подбородок - и обиженная губа: это было так смешно и так.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3