Но он не различает лиц, одни размытые пятна.Кукурузное поле. Сухие стебли укрывают бегущих по плечи, а головы торчат над рыжими метелками, и кажется, что по желтому морю плывут, катятся лишь человеческие головы, оторванные от тел.Совсем близко от Янкеля ухнул взрыв. Комья земли вперемешку с кукурузными стеблями обсыпали его, и он упал ничком, втянул голову в плечи. Взрывы один за другим сотрясали землю, и Янкеля засыпало все больше и больше.Когда взрывы стали отдаляться, Янкель услышал голос, показавшийся ему знакомым:— Это уже не бомбы, нас обстреливает артиллерия.Янкель, как пес, отряхнул с себя землю и оглянулся на голос. Среди стеблей кукурузы сидел… пан Заремба. Но совершенно не похожий на себя. На нем не было военной формы. Он успел переодеться в гражданское и выглядел нелепо в шляпе-котелке, визитке, с галстуком-бантиком на шее. На ногах пана унтер-офицера поблескивали черные лакированные туфли и белые гамаши на кнопках.— О, кого я вижу! — ахнул пан Заремба. — Пан Янкель все еще в военном обмундировании? Защищаем отчизну?— А где ваша форма, пан унтер-офицер? — удивленно спросил Янкель.— Не смей больше называть меня унтер-офицером, — сурово сказал Заремба.— Ясно? Я — цивильный человек. По всей вероятности, мы попадем в лапы к русским. Это их артиллерия бьет. У русских тебе будет больше веры, чем мне. У них комиссары — евреи. А еврей еврея не обидит. Запомни, Янкель, я — не унтер-офицер. Я — цивильный. Если понадобится, ты подтвердишь? Хорошо?— Пожалуйста! — согласился Янкель. — Как прикажете, пан унтер… извините, пан…— Твоя ошибка может стоить мне головы, — назидательно добавил Заремба.— Запомнишь?— Так точно! — выпалил Янкель. Зарембу передернуло:— Не отвечай так. Я цивильный.— Вы меня учили, как отвечать в армии. Заремба досадливо поморщился:— Армии больше нет! Все кончено! Польшу проглотили немцы и русские, чтоб им подавиться. Понял?Янкель кивнул:— Так точно. Извините…— Встать! Руки вверх!Над ними стоял немец в каске, с коротким автоматом на груди. Янкель и пан Заремба встали и подняли руки. Заремба сияет, лучится улыбками.— О! Немцы! — залепетал он сладким голосом. — Славу Богу, мы попали не к большевикам! Добро пожаловать, господа фашисты! Польша капут!Немец обернулся к другому, сидевшему в седле мотоцикла, нацелив на них пулемет:— Что он болтает? Я ни слова не понимаю на их собачьем языке!— О, господа! — вскричал Заремба. — У меня для вас сюрприз! Мы в Польше знаем, как вы не любите евреев. Мы тоже их не терпим! Так вот, он — еврей! Я его передаю вам! Делайте с ним, что хотите!— Я не понимаю, что ты говоришь, ублюдок, — оборвал его немец, — но рожа у тебя поганая… просит пули.И направил автомат на Зарембу. Заремба, плюхнувшись на колени, униженно канючит, протянув руки к немцу:— Вы перепутали! Я — поляк! Он — еврей! Его стрелять надо!Немец на мотоцикле окликнул товарища, и тот, опустив автомат, подошел к нему. Они о чем-то посовещались, а когда оглянулись, ни Зарембы, ни Янкеля не было. Лишь мотались впереди метелки кукурузы. Немец небрежно полоснул туда автоматной очередью.Янкель снова в толпе беженцев. На развилке дорог на указателе написано: «Вильно — 128 км». Толпа беженцев раздваивается. Янкель уходит с теми, кто повернул в сторону Вильно. Он идет, поддерживая старушку.— Ах, как я завидую вашей матери… — приговаривает она, опираясь на его руку. — В такое время не забыть о ней… Идти за тридевять земель…— Но ведь мама во всем свете у меня одна. Кто может быть ближе, чем мама? — искренне недоумевает он.— Благословит тебя Бог, сынок, за такие речи… — шепчет старушка. — А многие забыли, что нет на свете священнее любви, чем любовь к своей матери… Той, что ночей не спала, когда ты болел, той, что последний кусок тебе отдавала, той, что…— Русские! Русские! Красная Армия! Зашелестело по толпе, прекратившей движение. Оттесняя людей к обочине дороги, встречным маршем движется конная артиллерия. На лошадях и лафетах орудий — солдаты в незнакомой форме и в других, отличных от немецких, касках. На касках — красные пятиконечные звезды. Среди русских солдат много скуластых, узкоглазых монгольских лиц. У них нет автоматов. А старого образца винтовки с приткнутыми гранеными штыками.Из толпы беженцев русские стали выводить мужчин в польском военном обмундировании. Вывели и Янкеля.— Вот еще один пленный! — доложил приведший Янкеля солдат офицеру, сидевшему в седле.Янкель посмотрел на офицера, и его огорченное лицо разгладилось простодушной радостной улыбкой.— Вы еврей, пан комиссар? — спросил Янкель. Офицер в седле неопределенно пожал плечами:— Я еврей. Но не комиссар. Я — капитан. Командир батареи. Что вам угодно?— Но вы еврей? И я еврей, — радостно восклицает Янкель. — Я этому очень-очень рад. Вы, надеюсь, меня поймете. Другие не хотят меня выслушать. Я направляюсь в Вильно. Там моя мама. Понимаете? Она беспокоится. Она не знает, что со мной, а я — что с ней. Помогите мне добраться до Вильно. Моя мама вам будет так признательна.Офицер в седле лишь сочувственно развел руками:— Вы — пленный! И пойдете с остальными польскими военнопленными, куда поведет вас конвой. Ясно?— Какой я пленный? — огорошено кричит Янкель, озираясь вокруг в поисках сочувствия. — Я же не воевал! У меня даже оружия нет. Одели форму и разбежались. Я иду в Вильно, к маме…— На вас военная форма. Значит, вы взяты в плен, — оборвал его русский офицер и тронул коня.Раскачивается товарный вагон. Стучат под полом колеса. Польские пленные сидят на нарах, лежат вповалку. Другие прилипли к узким, как амбразуры, окошечкам, затянутым колючей проволокой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23