Сударь, мама уже знает вас хорошо: я ей столько наговорила о вашем корабле, и о вас…
Фьерс отвесил низкий поклон. M-lle Сильва даже не думала садиться в коляску. Она весело болтала, очень довольная встречей с кавалером, который ей нравился. M-me Сильва, находя, что улица – не салон, хотела пригласить посетителя в виллу.
– Умоляю вас, – протестовал Фьерс, – не сочтите меня навязчивым и не откладывайте вашей прогулки. К тому же, сударыня, я не имею никакого права быть принятым вами, потому что к вашим дверям меня привел такой случай: я не знал даже, что вы здесь живете.
– Случай нам благоприятствовал, – любезно отвечала m-me Сильва. – Но если вы ни за что не хотите зайти, садитесь с нами в коляску. Мы вас довезем, куда вам нужно.
M-lle Сильва закончила:
– И это вам будет считаться за визит. Не нужно, чтобы случай пропал даром!
– Вы меня положительно искушаете, – сказал Фьерс, – но я боюсь, что стесню вас.
– Нисколько! Здесь есть прекрасная скамеечка, а я ее обожаю.
– Если она так хороша, я беру ее себе.
Он проворно вскочил на подножку. Экипаж тронулся. Колени Фьерса поместились между двумя юбками, голубой и черной, и та и другая волновали его одним и тем же, бесконечно-чистым волнением.
– Вы не спешите? – спрашивала m-me Сильва. – Поедем с нами до улицы Тюдюк. Мы вернемся раньше семи часов.
Фьерс согласился, поблагодарив более горячо, чем этого требовала вежливость. В самом деле, эта неожиданная прогулка казалась ему очаровательной. Час назад слова Мале дали необычное направление его мыслям, пробудив интерес к честным людям, которых он не знал, не знал никогда. Быть может, они более привлекательны, менее однообразны, чем его обычная компания проституток, мошенников и цивилизованных нигилистов, слишком цивилизованных? Сидя перед этой молоденькой девушкой, чистой и целомудренной, Фьерс не сомневался в этом ни секунды, – он испытывал такое чувство, как будто после долгого скитания по игорным домам, маленьким театрам, ночным кабакам и лупанариям он убежал на высочайшую вершину Альп и там, в уединении, вдыхает в себя свежий, девственно-чистый воздух глетчеров.
…И смех и болтовня m-lle Сильва были свежи и ласкали слух Фьерса, и спокойное лицо и голос матери наполняли его сладким покоем…
Г-н де Фьерс, прислушиваясь к тому, как размягчается его окаменелое сердце, молчит. Коляска минует старинную цитадель, улицы предместья и переезжает через арройо по мосту Зоологического сада. Мост безлюден. И безлюдны посыпанные красным песком аллеи, спящие между изгородями из бамбуков и магнолий. Сайгон фланирует и кокетничает на Inspection. В Зоологическом саду – перед закатом солнца – не бывает гуляющих.
М-llе Сильва спрашивает:
– Вы знаете, Тюдюк, разумеется?
– Тюдюк? – Фьерс выходит из своего сладкого забытья, чтоб ответить:
– Тюдюк? Нет…
М-llе Сильва восклицает с негодованием:
– Вы не знаете Тюдюк? Но, Бога ради, что же вы делаете вот уже две недели, как «Баярд» в Сайгоне?
Нелегко было бы сказать ей, что он делает!
– Ничего хорошего. Я выхожу очень поздно. Кучер везет меня, куда ему вздумается, почти всегда на Inspection…
– Inspection несносна, – объявляет m-lle Сильва решительный приговор: – Слишком много экипажей, туалетов и шикарных людей на этой глупой прямой аллее, по которой даже нельзя ехать быстро. Вы увидите, дорога в Тюдюк в тысячу раз красивее…
Фьерс согласен с этим заранее. За мостом начинается дорога в Тюдюк: обыкновенная дорога, извивающаяся между рисовыми полями и густыми рощами магнолий. Но рисовые поля зеленее ирландских лугов, и магнолии дышат чудесным опьяняющим ароматом.
– Нигде в мире, – говорит Фьерс, – нет таких благоуханных дорог. Сайгон – это курильница.
– Нигде в мире? – спрашивает m-lle Селизетта. – В самом деле, ведь вы знаете все страны! Расскажите нам о ваших путешествиях…
Фьерс послушно начинает рассказывать. Он много странствовал по свету. Он умеет оценить проницательным взглядом людей и пейзажи и выбирать между сотней деталей наиболее интересные и характерные.
Он описывает Японию, откуда он прибыл. Он говорит о домах из белого дерева, которые всегда кажутся новыми, и о высоких деревьях, которые облекают их таинственным плащом зелени. Он говорит о мостах в виде арки над высохшими потоками и о деревенских харчевнях, где путешественник всегда найдет чашку очень горячего чая, нежное пирожное casfera и гостеприимную улыбку служанки, ступающей мелкими шажками. Он набрасывает картину островерхой Фузи-Сан, и процессии пилигримов – желтых, голубых, розовых, которые оживляют ее снежные вершины. И он забывает упомянуть о «иошивара» за бамбуковыми решетками, и о мусмэ, целомудренно-порочных и обо всем skebe в японской жизни, забывает легко: m-lle Сильва распространяет вокруг себя атмосферу чистоты.
Коляска проезжает ручеек по мосту из розового кирпича.
– Японские мосты такие же, как этот? – спрашивает Селизетта.
– Нет, большая разница, хотя я не смогу объяснить, в чем именно. Но только, взглянув на этот ручей и на этот мостик, я сразу скажу, что я – в Кохинхине и нигде больше. Для глаза, который умеет видеть, на свете нет двух одинаковых стран.
– Как это интересно, – вздыхает молодая девушка. – Знать столько вещей и сохранить их все, точно сфотографированными в своей памяти. Ваша голова должна быть похожа на альбом!
– Интересно и вместе с тем грустно также, – замечает m-me Сильва своим успокаивающим голосом. – Моряки, вечные изгнанники из всех стран, которые они любят, должны испытывать горечь разлуки в каждом из своих путешествий.
Торраль на прошлой неделе посмеялся над меланхолией Фьерса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69