— Говорите тише, Бернардо! — в волнении перебила его графиня. — Разве вы не понимаете, что столь неосторожными высказываниями можете бросить на нас тень?
Воцарилась минута молчания, затем Анджела, улыбаясь, словно речь шла о шутке, возобновила разговор:
— Между прочим, я не уверена, что поправить наше положение могут только освященные пули.
— Это правда, — ответил Бернардо, в чьей голове слова Анджелы воскресили ужасное воспоминание, — быстро умирают и от другого!..
— Друг мой, будьте осторожны, заклинаю вас! Подумайте, ведь вы единственная наша защита, а любой неосторожный шаг может вас погубить.
Эти слова убедили Бернардо, что его поняли и теперь речь идет лишь о выборе средства.
— Анджела, — вполголоса произнес он, упав к ногам графини, — моя жизнь принадлежит вам, вы это знаете, за вас я всегда готов пролить последнюю каплю крови; скажите же, скажите, что вы принимаете мою преданность, и при любых обстоятельствах в вашем сердце останется место для меня, живого или мертвого.
Графиня вся дрожала, но муж уже передал ей приказ вернуться в супружеское гнездо; одна мысль о необходимости подчиниться могучей воле этого человека приводила ее в ужас, и у нее вдруг разыгралось воображение.
— Да, — воскликнула она, — тебе принадлежит мое сердце, а ему — моя ненависть!
— Приговор произнесен, — сказал Бернардо, вставая, — остальное касается только меня.
И он вышел, оставив Анджелу в чрезвычайном волнении.
Через два дня после этой сцены на вилле Сантони появился молодой пастух, заявивший, что он пришел за распоряжениями хозяина. Дело в том, что г-н Мариани действительно не пренебрегал вмешательством в мельчайшие подробности сельского хозяйства и всегда был готов выслушать своих работников, любивших его за эту патриархальную непринужденность в обращении с ними. Поэтому пастуха впустили в столовую на первом этаже, где в ожидании завтрака сидел хозяин.
— Ты, наверное, запарился, дружище Царка, — сказал ему граф, — ведь я видел тебя вчера вечером в поле, недалеко от Катано, больше чем за милю отсюда. Но ты был не один; что это за человек, с которым ты разговаривал?
Царка покраснел, что-то пробормотал, комкая шапку в руках, и наконец сказал, что какой-то прохожий спрашивал у него дорогу. Граф решил, что смущение юноши вызвано застенчивостью, и, отдав распоряжения относительно стада, велел ему пойти на кухню, чтобы его там накормили. Царка подчинился с явным удовольствием; он вошел в кухню, но, вместо того чтобы попросить поесть, стал бродить у печи, на которой готовился завтрак для хозяина. В его походке, движениях была какая-то натянутость, которая не ускользнула бы от внимательного наблюдателя, но домашние слуги ничего не заметили; однако в тот миг, когда он протянул руку к стоявшей на огне чаше, огромная обезьяна, одинаково любимая слугами и хозяином, прыгнула на руку пастуха, а он, вскрикнув от неожиданности, уронил на пол маленький флакончик, и тот разбился. Обезьяна подскочила к осколкам, но стоило ей понюхать их, как все ее тело затряслось в ужасных конвульсиях и через несколько секунд животное сдохло. Самое удивительное в этом происшествии было то, что Царка неожиданно охватил такой ужас, что он чуть не сошел с ума; мускулы его лица сильно передернулись, волосы встали дыбом, блуждающие глаза стали лихорадочно искать дверь, и он уже бросился к ней, чтобы убежать, как вдруг на пороге появился г-н Мариани, привлеченный шумом, который был вызван этим происшествием.
Он решил расспросить обо всем Царку; но тот уже успел прийти в себя и отвечал, что нашел флакон на дороге, что поднес его к огню только для того, чтобы открыть, поскольку пробка не поддавалась, и что он понятия не имел о содержимом склянки.
Господин Мариани не сумел добиться более точных сведений и, не собираясь придавать никакого значения несчастному случаю, в котором, казалось, не было ничего особенного, отослал пастуха к его стадам. Однако смутное предчувствие все же засело в его мозгу и в тот же день, после вечерней трапезы, обычно проходившей за общим со слугами столом, он сказал им:
— Не знаю, что теперь произойдет; мне кажется, кто-то посягает на мою жизнь, и я намерен защищать ее вопреки всему и против всех. Тем не менее, если я погибну, отомстите за меня, друзья мои, потому что удар будет нанесен честному человеку, желающему вам только добра.
И он вернулся к себе, печальный, подавленный, почти упавший духом.
«Что я сделал этой женщине? — спрашивал он себя. — Я любил ее всей душой: откуда же эта ненависть, которой она преследует меня в ответ на мое страстное желание… да, все еще страстное желание сделать ее счастливой?»
Ответом на этот вопрос могло послужить то, что происходило в этот самый час около хижины пастуха Царки.
— Ты дурак и трус! — говорил пастуху высокий мужчина с распухшим и изъеденным язвами лицом. — Какого черта ты испугался в решающую минуту; окажись ты посмелее, я сейчас дал бы тебе столько денег, сколько тебе не заработать и за десять лет.
— Это правда, — ответил Царка, — у меня духу не хватило.
— Его всегда будет тебе не хватать!
— Нет, я уверен, что теперь, пройдя испытание… Попробуйте еще раз, поручите мне снова это дело и увидите!
— Хорошо, посмотрим!
Тремя часами позже Бернардо говорил графине Мариани:
— Освященными пулями не следует пренебрегать, как это кажется вам; если бы у меня сейчас была хоть одна из них, всем вашим страданиям пришел бы конец.
— Я подумала об этом, друг мой, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146