Но он часто навещал мать и отца. Мальчик был молчалив, разговаривал мало, зато помогал им, чем только мог. Приносил дрова и дичь, брался за любую работу.
Никто ни разу не посетил Мадину – ни братья, ни старшая сестра Зейнаб. Но однажды Хайдар принес сверток с теплыми шерстяными одеялами и порох превосходного качества. Он сказал, что все это послано Асият и Айтеком. И хотя они не просили ничего передать на словах, сам по себе этот подарок о многом сказал Мадине.
Порой у женщины не было сил смотреть, как Мансур лежит, глядя прямо перед собой, неподвижный, словно камень, тогда как Гюльджан осторожно размачивает приставшие к телу тряпки, а потом терпеливо принюхивается к ранам. Было больно видеть, что его глаза ввалились, а кожа стала бесцветной, как у покойника, невыносимо слышать тяжелое, прерывистое дыхание.
Мансур прожил зиму с ощущением, что каждое мгновение его жизни может оказаться последним. Порою жизнь теплилась в нем, точно огонь под слоем пепла; временами это был всего лишь тусклый Отблеск былого пламени. Хотя раны заживали, а кости понемногу срастались, трудно было сказать, сможет ли он встать, будет ли ходить.
Когда в состоянии Мансура, наконец, произошел перелом, он стал интересоваться окружающей жизнью. Однажды янычар спросил Мадину, нет ли в хижине книг. Женщина изумилась, узнав, что он умеет читать. Тогда Мансур рассказал, как учился грамоте и читал Коран вместе с Ильясом. На Гюльджан такие новости не произвели особого впечатления.
– Мы – простые люди и не читаем умных книг, – с гордостью заявила старуха. – Нам это ни к чему. Наша природа сама по себе – великая книга: не прочтешь и не познаешь за всю жизнь. А еще мы знаем много сказок и легенд.
Мадина очень удивилась, когда выяснилось, что Мансур не слышал ни легенд, ни сказок. Его жизнь прошла в военных походах и в казарме; у него не было родителей, а потому никто никогда не рассказывал ему волшебных историй. Зато Гюльджан знала много сказок, да и Мадина помнила не меньше, так что теперь им было чем занять вечера.
В ту зиму Мадина и Мансур не говорили о любви и не строили никаких планов. Оба понимали: если все сложится хорошо, у них будет время для того, чтобы поговорить о сокровенном и помечтать о будущем. Мадина с жадностью расспрашивала Мансура об Ильясе, о том, как мальчик рос, каким был в раннем детстве, что его радовало, а что пугало, какие он видел сны. Она делала это тогда, когда Хайдара не было в хижине, чтобы ненароком не вызвать у младшего сына ревность.
Хотя Хайдар не слишком много разговаривал с отцом, но он так тревожился за него и старался помочь, что женщина не могла не растрогаться, наблюдая за тем, как мальчик проявляет сыновние чувства. Однажды Мадина спросила Хайдара, что говорят о ней в ауле, и он ответил, что до него не доходило никаких слухов. Мальчик ни разу не сказал о том, что кто-то из жителей Фахама интересуется тем, как живет его мать. «Очевидно, все решили, что я уже умерла», – с грустью подумала женщина, и это укрепило ее желание не возвращаться в родное селение.
Когда пришла весна, Мансур впервые вышел во двор на костылях, которые сделал Хайдар. В тот день Мадина улыбалась так, как не улыбалась с той поры, когда была юной девушкой.
Стекающие с крыши струйки воды казались тонкими серебряными струнами, повсюду витал сладкий дух набирающей силу весны. Земля освобождалась от холода, и над горами клубился, растворяясь в воздухе, легкий, золотистый от солнца туман.
Теперь Мансур не был похож на янычара. Глядя на его исхудавшее за время болезни, побелевшее лицо, на котором выделялись отрешенно-спокойные светлые глаза, на отросшие волосы, Мадина начинала верить в то, что он вовсе не турок, а принадлежит какому-то иному, неизвестному ей народу. Неугомонная Гюльджан без конца заставляла Мансура двигаться и выполнять самые разные упражнения, восстанавливающие гибкость тела. Как-то раз он пошутил, что так его не муштровали даже в янычарском корпусе!
Теперь его здоровье крепло куда быстрее, и в разгар весны Мансур даже сказал:
– Едва ли мне удастся перепрыгнуть с одной лошади на другую на полном скаку, как в юности, но в остальном я полон сил!
– Ты думаешь о войне? – с тревогой спросила Мадина. Он рассмеялся.
– Нет. Я думаю о тебе!
Только весной Мадина вспомнила о деньгах, которые ей дал Джахангир-ага. Она отдала кошелек Мансуру, и тот был поражен щедростью своего командира. Этих денег хватит не только для того, чтобы добраться до Стамбула, но и останется на последующие расходы. Мадина и Мансур рассчитывали, что в начале лета они смогут отправиться в путь.
Женщина не знала, как быть с Хайдаром. Сын хотел остаться в ауле, с Хафизой. Конечно, та немолода, но с другой стороны, рядом живут две дочери, два сына, зятья и невестки, куча внуков! Мадина хотела пойти навстречу желанию мальчика, однако боялась, как бы ему не пришлось отвечать за те ошибки, которые она совершила в жизни! А вдруг, когда придет время, никто не захочет отдать за Хайдара свою дочь? И дело было не в деньгах. Как ни странно, быт состоятельных людей аула не так уж сильно отличался от быта тех, кто считался бедняком. Как правило, то, что называлось богатством, висело в виде драгоценного оружия на стенах кунацкой или лежало в сундуках в виде утвари. Главным «богатством» была честь рода, семьи.
В конце концов, Мадина встретилась с матерью на тропе, что вела к Фахаму. В сам аул женщина решила не ходить. Хафиза убедила дочь оставить Хайдара в ауле. Она сказала, что и Азиз, и Шадин хорошо относятся к мальчику и охотно примут участие в его судьбе. «Он был воспитан как черкес и пусть останется им», – такими были слова Хафизы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70