– Я одну даму знаю – волосы как огонь, а кожа поистине жемчужная.
– И откуда такие подробности? – подозрительно спросил Константин. – Твоя блядь, что ли?
– Нет, она не из блядей, – покачал головой Баур. – Она женщина порядочная, вдова банкира, а зовут ее Эмилия Францевна Арауж.
– И что, банкир сей исповедовался тебе насчет статей и прелестей своей женки? – хохотнул Константин.
– Да что вы, ваше высочество! Это не человек был, а сундук запертый, – зло проговорил Баур. – Из него ни слова не вытянешь, ни гроша у него не выпросишь, даже и в долг, даже и родственнику. Ведь Эмилия Арауж – кузина моя. Мы росли вместе, и я помню, как услышал однажды – после бани сестра моя няньке жаловалась: она-де брюнетка, а кожа в веснушках, тогда как Эмилия рыжая, но белая, как молоко...
– Как молоко... – задумчиво повторил Константин, и его голубые, очень яркие глаза вспыхнули синим дьявольским пламенем. – А что? Ты думаешь, эта вдовица уже наскучалась, сидючи в трауре? Уже хочет развлечься?
– Конечно! – выпалил Баур, глядя, как Константин разливает остатки шампанского по бокалам, потом один берет себе, а другой протягивает ему. – Ручаюсь жизнью!
Он выпил залпом ледяной кислый напиток – никто не мог зараз больше одного глотка сделать, потому что скулы сводило, газ распирал нёбо, а Бауру это было нипочем! – и в голове у него окончательно помутилось. Все сложное мигом стало простым. И даже то, что безутешная Эмилия, которая безумно любила мужа и продолжала оплакивать его потерю, Эмилия, мать двоих детей, вдруг бросится сломя голову в объятия великого князя, к которому прежде относилась со смесью верноподданничества и брезгливости, показалось вполне достижимым. Эмилия получит некое письмо, но ей до поры до времени не надо знать, что в доме брата ее будет ждать столь приятная встреча.
Константин тоже не сомневался в своей победе. Он чертовски нравился женщинам! Замужние дамы, которые страдали от недостатка пылкости своих чрезмерно почтенных супругов, по нему с ума сходили! К примеру, недавно камергер великого князя Нарышкин привел к нему сначала сестру жены, а потом и жену. И обе дамы остались премного Константином довольны. А ведь они дворянки! Не чета какой-то там банкирше!
* * *
Ну что ж, дальше все случилось почти так, как ожидали Баур и посвященный в его планы великий князь. Мадам Арауж получила письмо от кузена, в котором тот сообщал ей о своей тайной дуэли и ране, там полученной. Дуэли были запрещены, и простодушная Эмилия поверила, что ее легкомысленному кузену в самом деле не к кому больше обратиться за помощью. Она искренне любила его, а потому не замедлила, не посвящая никого, поехать в дом Баура. Но встретил ее не Баур, а компания пьяных насильников, среди которых был и великий князь.
А вот что произошло потом, Константин не любил вспоминать. Как и о том, что за двадцать тысяч рублей ему удалось склонить сенатора Гурьева, поставленного во главе комиссии по расследованию загадочной смерти госпожи Арауж, замять это дело. Гурьев сообщил, что смерть наступила не после зверского насилия, а в результате эпилептического припадка, во время которого женщина упала и переломала себе руки и ноги.
Так или иначе, господин и его адъютант были теперь повязаны смертным делом. И поскольку Баур ни разу не распустил язык по поводу происшедшего, Константин ему вполне доверял. Баур предан как пес! И врать не станет, не посмеет, тем паче если речь идет об императрице.
Что же делать с этими чертовыми Сашкиными рогами, а? Пойти к брату? Открыть ему глаза?
Неблагодарная роль... Конечно, Александр равнодушен к жене, конечно, он и сам далеко не образец верного супруга, а все же выступать в роли доносчика Константину неохота. Тем более что был случай, когда он сказал кое-что брату о Елизавете, а потом выяснилось, что все происходит с ведома и по наущению самого Александра. И каким же дураком себя Константин тогда чувствовал – ну не описать словами!
Ага, он знает, что надо сделать! Поговорить с сестрой! Если кто-то и ненавидит Елизавету больше, чем Константин, то лишь их с Александром младшая сестра Катрин.
А к брату? Как она относится к брату Александру?
На вопрос сей никто не ведал ответа, может быть, даже и сама Катрин.
За несколько лет до описываемых событий
– Уродина... какая же она уродина! – раздался шепоток, напоенный такой злостью и ненавистью, что императрица Екатерина Алексеевна едва удержалась, чтобы не обернуться и не посмотреть, кто это там шипит по-змеиному. Сие неосторожное движение монаршей головы, сделанное в соборе во время венчания царевича Александра, привлекло бы всеобщее внимание. Поэтому императрица лишь чуть-чуть повернула голову, скосила глаза – и поймала испуганный взгляд невестки.
Великая княгиня Марья Федоровна растерянно хлопнула ресницами, лицо у нее было испуганное. Невестка поняла, что императрица услышала шепот, но еще не была уверена, узнала ли та голос своей внучки, а ее, великой княгини, дочери Екатерины, названной так по воле самой императрицы и в ее честь.
«А то как же, – про себя усмехнулась императрица. – Разумеется, узнала!»
И, добавим, не только узнала, но и поняла причину лютой ненависти, в сем детском голоске прозвучавшей.
«Сколько сейчас Катрин? – размышляла ее венценосная тезка. – Пять лет? Рано начинает...»
В самом деле, рано. И объект для ненависти выбрала, скажем прямо, очень неподходящий. Та, которую она честит уродиной, – принцесса Луиза-Августа Баденская, нареченная в православии Елизаветой Алексеевной и ставшая ныне женой старшего царевича, Александра Павловича, – хороша даже не человеческой, воистину ангельской красотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9